МАГИЧЕСКИЙ ТЕАТР И АРХЕТИПИЧЕСКИЕ ТЕХНОЛОГИИ: ИСТОКИ, ПРЕДПОСЫЛКИ И БАЗОВЫЕ МЕТАФОРЫ

1.

 

МНОЖЕСТВЕННОСТЬ НАУК

Великое множество людей пополняло мировые сокровищницы прогрессивных идей и учений, многие из которых и сейчас сохраняют свою значимость. Каждое из них могло появиться только в своё время, только тогда, когда созревают для этого предпосылки. Предпосылки общественные, исторические, научные, финансовые и политические, наконец. Каждое учение, каждая школа или идеологическая система возникает как отклик на злобу дня, когда общество созревает для того чтобы увидеть и осознать, извлечь из коллективного бессознательного ту или иную концепцию или идею. Проявляется тогда, когда в недрах коллективного сознания созревает насущная потребность в именно таком открытии.

Мир сейчас иной чем раньше. Мы  живём в поистине удивительное время, когда возможно практически всё. Информационные и научные технологии сделали доступной практически любую информацию, любое знание. Мы ещё не совсем оторвались от своих родовых корней и ещё не растворились в городах, помним природу, и она, слава богам, ещё жива. На нашем веку поменялся общественный строй и энергоинформационный баланс планеты. Люди летают в космос, были на Луне, а где то в дебрях африканских лесов живы ещё каннибалы. В одном доме может жить научный атеист, сектант, религиозный фанатик и человек равнодушный к вопросам веры, преступник и судья, начальник и подчинённый. Всё сплелось в могучий клубок тончайших и сложнейших противоречий. Ризоморфность общества достигла околопредельных величин и балансирует на гранях дозволенного и возможного. Да, мы живём в такое время.

С точки зрения процессов развития науки мы так же находимся в интересном положении, в своеобразном междувременье. Старая ньютоно - картезианская модель мира, рождённая в эпоху просвещения, ещё держит умы цепкой рационально - аполлонической хваткой, но потенциал её давно исчерпан, как и потенциал многих её методов. Держится ещё старая научная методология, но и та трещит уже по швам. Сквозь которые  прорастают новые живые росточки альтернативных научных взглядов и систем. Наука, условно говоря, выиграла битву с религией, но потеряла в пылу борьбы душу, и это одна из основных причин по которым старая картина мира является несостоятельной. Ещё тридцать-сорок, даже двадцать лет назад человечество, образно говоря, молилось на науку, верило в неё, сейчас такого уже нет. Большинство людей относятся к науке скептически или просто потребительски. Пришло время новых, а точнее хорошо забытых старых методов и отправных идей. Настало время возродить в новом современном, актуальном и насущном облике проверенные тысячелетиями идеи. Обновить и освежить, а может быть и вовсе переродить, взорвать старый научный миф.

Являясь духовным и логическим продолжением и развитием работ предшественников, Магический Театр и Архетипические Технологии как метод, как угол зрения на мир и его явления являются важным, возможно даже важнейшим шагом на пути к одушевлению науки и соединению тонкого и плотного, идеального и реального единой нитью познания и осознания общего смысла движения мира. Ни больше, ни меньше. МТ и АТ являются одним из ключевых звеньев в осознании взаимосвязи воображаемого и реального, процессов перетекания сил и энергий в миру, а так же дают превосходное развитие универсальному инструменту познания себя и мира – человеческой душе. По сути, в МТ и АТ могут быть успешно сведены воедино наука и духовная практика, два извечных антагониста, которые здесь, таинственным образом соединяясь, дают в результате глубокое познание.

Сейчас  само пространство МТ и АТ, долго созревавшее под покровом заботливого архетипа  Гермеса Трисмегиста делает первые шаги в обществе, всё ещё открыто и всё ещё внове. Множество нетронутых тем и у многих слабое представление о том, что и  как можно сделать здесь, и каковы методы работы и что является собственно предметом исследования. Всё здесь ново и непривычно, и требует особого и постоянного внимания, точно как в Зоне у Стругацких. Так и должно быть, потому что рождается и творится новый мир. Всё только начинается, и нет ещё привычных в обычном мире  опор и ориентиров. Их нужно открыть и сотворить, проявить, объективизировать в нашем мире.

Так происходит, потому что всё внове. Событие огромной значимости, потому что в общей ткани жизни появилась ещё одна живая нить. И она в наших руках. И сейчас мы сами являемся творцами и режиссёрами и зрителями своей судьбы. Научной, общественной и личной. Перед нами почти чистый лист, и в нашей власти заполнить его достойным текстом. Как всегда когда делается дело будет трудно и сложно, но иного пути, похоже, уже нет. И если не мы, то это сделают другие.

Мир, разворачивающийся перед взором исследователя Магического Театра поистине бесконечен. По сути, он не ограничен ничем. Всё, о чём можно помыслить и всё чего можно хотеть есть там. Для обычной человеческой жизни это направление познания даёт россыпь сфер, отраслей и областей исследований, которые ранее, из за старой научной доктрины были невозможны. В свою очередь, эта новизна позволяет взглянуть на мир с иной, новой, живой точки зрения и этим приблизиться к решению извечных человеческих вопросов о смысле бытия, о себе и мире. Совершить открытия, сотворить гипотезы и концепции, прежде не возможные, а сейчас могущие дать толчки и направления для фундаментальных исследований и открытий в предметном мире. Дать миру и науке то, что было почти утеряно и сохранялось лишь у единичных гениев в науке – душу.

Итак, эпоха постмодернизма ставит нас перед свершающимся на наших глазах фактом — фактом, который еще невозможно было помыслить себе несколько десятилетий, а то и лет назад, фактом того, что одновременно могут существовать и существуют сразу несколько (а то и множество) подчас противоречащих друг другу парадигм, каждую из которых в полной мере можно назвать Наукой. И, само собой разумеется, что далеко не все пока готовы признать этот факт. Имеет место быть так называемая «академическая наука», опирающаяся на картезианское мировоззрение, разделение субъекта и объекта и обобщение статистически повторяемых и точно измеряемых событий. Что характерно — эта самая «академическая наука» за последние годы существенно потеряла свой «вес» и значение в политической, экономической, и, что немаловажно, духовной жизни общества. При этом, мы вовсе не хотим сказать, что она изжила себя. Случилось иное — вместе с тем, как в конце прошлого века произошло то, что философы образно обозначили как «мир потерял свой стержень» (Жиль Делёз, Феликс Гваттари), утратилась потребность Бытия в существовании неких абсолютных «объективных» истин. И, вместе с этим, истины и нормы, провозглашаемые «академической наукой», стали не центральными, как прежде, а всего лишь одними из множества альтернативных.

Наравне с академической наукой существует, скажем, такая ее противоположность, как наука спекулятивная, выдвигающая гипотезы и суждения, которые в принципе не могут быть проверены никакими достоверными экспериментальными данными. При этом, такую науку (с которой академическая по инерции продолжает еще воевать) развивают не самоучки-шарлатаны, а вполне авторитетные ученые, среди которых немало кандидатов и докторов наук, академиков и заслуженных во всех смыслах ученых.

Можно говорить и еще об одной парадигме науки (которая развивается и поддерживается также выдающимися учеными с мировыми именами), предпосылки которой были заложены еще в середине двадцатого века квантовой механикой (в частности ее тезисом о взаимовлиянии «объекта» и «наблюдателя»), психоанализом, аналитической психологией К.Г.Юнга, Архетипической психологией Дж.Хилмана, трансперсональной психологией, а также синергетикой и теорией динамического хаоса и самоорганизующихся систем, - все это дополняется философскими идеями постструктурализма (Лакан, Деррида, Фуко, Бодрийяр, Делёз, Гваттари, Жижек).

Развивая и продолжая именно эту парадигму, Магический Театр и Архетипические Технологии, опираясь на то, что субъект неотделим от объекта, а стало быть, существует бесконечное множество взаимодополняющих интерпретаций реальности, каждое из которых не менее истинно, чем любое другое (и вопрос об использовании тех или иных интерпретаций решается путем выбора контекста и адресата, строящемся на основе той или иной интерпретации выводов и технологий) приходят к поразительной отправной точке, дающей фактически неисчерпаемые возможности и перспективы для возникновения не просто отдельной науки, а множества целых отраслей науки,  а также использования их (этих отраслей) исследований в конкретных методах, методиках, технологиях, областях производства и т.п.

 Эта отправная точка — возможность рассмотрения любого явления (до сих пор исследовавшегося как гуманитарными, так и естественными науками, а также внедряемого в штучное или массовое производство), как  СНОВИДЕНИЯ КОЛЛЕКТИВНОГО БЕССОЗНАТЕЛЬНОГО (СКБ) – и это мы покажем чуть ниже. Самым существенным фактором для перспектив развития является то, что у Магического Театра и Архетипических Технологий УЖЕ имеются (а также непрерывно разрабатываются и совершенствуются новые) ключи и технологии для работы с СКБ!

Естественно, результаты исследований, при такой постановке вопроса, будут в любом случае субъективными и окрашенными личными особенностями исследователя или разработчика. Но это не умаляет возможностей и, что немаловажно, результатов таких исследований. Понятное дело, что исследования в этом русле дилетанта будут максимально отвлеченными и на их основе невозможно в этом случае построить технологию и метод, приносящие плоды хотя бы для какого-то адресата и в каком-то контексте.

Но уже в руках начинающего профессионала, пусть даже не мастера, но пытливого ученика, Архетипические технологии могут найти точное и качественное применение для определенной (пусть вначале и немногочисленной) группы адресатов.

Ну а там, где Архетипические технологии  и Магический Театр будут использованы профессионалами высокого уровня в самых различных дисциплинах,  можно ожидать настоящего прорыва, как в области постижения мира внутреннего и внешнего, так и в области генерации технологий и гипертехнологий, а также широкого внедрения в самых различных отраслях знания и производства, включая не только сферы применения в субъективных областях, таких как некоторые аспекты психотерапии или культурологии, но и такие сферы общественной деятельности, как экономика, политика, промышленность, народное хозяйство и т.п.

Магический Театр и Архетипические Технологии — очень молодая парадигма науки. И задача коллектива ученых и специалистов, которые ее разрабатывают — доказать на деле заявленные здесь тезисы, которые апробировались и дали результаты в сравнительно небольших общественных кругах. Тем не менее, ставки многих весьма авторитетных ученых и коллективов в отношении МТ и АТ весьма велики.

2.

О БУКВАЛИЗМЕ ПОНИМАНИЯ

Читателям текстов специалистов по МТ и АТ (в частности "неоднозначных" - и, особенно популяризаторских), принимающих, отвергающих, скептиков – мы  предлагаем, для адекватного восприятия всего, что будет написано далее и уже написано, задуматься над темой буквализма понимания. (Даже не затрагивая такие постмодернистские лозунги как "смерть автора", говорящие о том, что любая интерпретация любого текста (и феномена) равнозначна и создателем текста (и феномена) являются читатели даже в большей степени, чем "автор" - это большой и сложный разговор).
В данном случае я хочу сказать о том что, обращаясь к такой щепетильной теме, как Архетипы коллективного бессознательного, естественно никаким "ченнелингом" мы не занимаемся, и вообще считаем ченнелинг формой паранойи. Мы не знаем как оно "на самом деле":) Мы не можем однозначно утверждать, что метод обратной связи с Душой через посредство архетипических образов – это возможность получать «объективную» информацию. Во-первых, абсолютно правдивой информации не существует, но существует множество интерпретаций равновероятных и равноистинных, из которых каждый выбирает то, что ему ближе и по сердцу, снимая, таким образом, для себя пофигизм постмодерна. Любая информация обязательно исторична и адресна, т.е. относится к определенному отрезку времени и определенной категории людей (вопрос в масштабах того и другого).

Поэтому наиболее корректно будет говорить о том, что в наших описаниях мы пользуемся языком метафор и поэтических намёков, что нисколько не умаляет возможности получать эффективные практические результаты в самых разных областях науки и практики, на которые направлены консультационные и креативные методы МТ и АТ.

Примерно до 70-х годов 20 века в науке и культуре господствовали метанаррации, т.е. некие глобальные обобщения, претендующие на некую единственность и объективность. После революционных работ философии постструктурализма - попытки найти объективность и единственность встречаются все реже в серьезной науке, вместо единственно истинного взгляда, понимая, что любой взгляд неизбежно субъективен (что, к тому же, подтверждается и квантовой механикой) и зависит от многих факторов (все из которых не учесть человеческому уму), философский, социологический и культурологический дискурс стал обращаться не к глобальным обобщениям, а к коллажным моделям, учитывающим место, время и контекст любой концепции. Простой бытовой пример - какой взгляд более истинен в описании, скажем, комнаты - человека, стоящего у двери, или возле окна (можно еще с точки зрения висящего на люстре)? - ведь все три картинки совершенно разные, но довольно много общего в них все же будет.

Мы не можем, в описаниях любых явлений и событий, избежать таких категорий, как адресность (какой аудитории эти описания адресованы - для разных аудиторий - иногда совсем небольших - десятков людей, а иногда огромных сотен миллионов человек - описания могут существенно отличаться), контекстуальность (в связи с каким контекстом связано описание), и историчность (в какой конкретно-исторический момент дается описание). Почему? Потому что, важно не некое "объективное отображение ситуации", (которого никак не достигнуть, в связи с кратко описанными выше причинами субъективности любого восприятия), а то - сможет ли некое знание, концепция, описание и т.п. - для данных адресатов, в условиях конкретного контекста и исторического момента - совершить некую положительную работу.

(Для определения положительной работы - или отрицательной – мы предлагаем не моральные критерии, а то, способствует ли данная работа увеличению энтропии (отрицательная работа - ведущая к стагнации, распаду, хаосу) или уменьшение энтропии (положительная работа, приводящая к большей жизненности, неустойчивому равновесию, как основному условию развития любой системы).

Кстати, развенчанный ныне «классик» писал «всякая философия партийна», и, по крайней мере, этим его тезисом пренебрегать не стоит, его нужно только расширить - трудно не согласиться, что любое знание и, основанная на этом знании деятельность, выполняет тот или иной социально-политический заказ. Таким образом, здесь возникает еще один критерий - на кого работают те или иные описания (нейтральными они не могут быть)? Но это уже отдельная тема, и искать критерии в ней тоже стоит не моральные, а энтропийные. Для них мы предлагаем следующую метафору.

Условие жизни и развития любой сложной системы – неустойчивое равновесие или устойчивое неравновесие. Человека, семья, группа, рабочий коллектив, бизнес-структура, предприятие, творческая задача, муниципальная структура – всё это т.н. сложные человекоразмерные системы. В нашей метафоре мы представим их как весы с громадным количеством коромысел, каждое из которых отвечает за те или иные процессы в различных областях сложной системы. Живым, способным к развитию, будем считать «коромысло», которое находится в состоянии неустойчивого баланса и не фиксировано жестко ни в центре, ни в крайних положениях. Оно свободно перемещается от одного края к другому и нигде не застревает надолго, адекватно реагируя на изменяющиеся факторы среды. Почти в любой системе, кроме идеальной, можно обнаружить большое или малое (чаще большое) количество «коромысел», которые жестко фиксированы и не могут адекватно реагировать на постоянно изменяющуюся среду. Жесткая фиксация того или иного «коромысла» происходит в результате многочисленных факторов, создающих жесткие доминанты в системе. Существование жестких доминант накладывает существенные ограничения на жизнеспособность, развитие и творческий потенциал системы. У человека, в частности, это может быть проявлено в виде тех или иных проблем (духовных, душевных, физических). Большую часть жестких доминант, являющихся причинами проблем (и, как правило, бОльшую часть следствий – проблем) человек не сознает. Но те следствия жестких доминант («заклинивших коромысел»), которые прорвались в сознание как болевые (физически и душевно) симптомы и дискомфорты, могут явиться причинами для работы над собой и, в частности, обращению за консультацией к тому или иному специалисту. Понятно, что различные специалисты, исходя из своего видения ситуации или канонов своей научной, философской, психологической, методологической школы или метода, могут не видеть ситуацию в целом и стараться «помочь» клиенту (и любой сложной человекоразмерной системе от социальных структур до геополитической ситуации или, например, отрасли промышленности и т.п.) исправить именно то, что данный специалист видит как причину проблемы. Если возвратиться к метафоре многокорымысловых весов, специалист может сосредоточиться на одном или нескольких коромыслах, которые жестко фиксированы. При этом, если не обладать системным вИдением, можно упустить множество важных факторов и не затронуть коромысла, которые на первый взгляд, кажутся не связанными с заявленной проблемой. НО: связана с заявленной проблемой ВСЯ СИСТЕМА. Проблема – только повод увидеть системные доминанты и блокировки и начать их разблокировать. Собственно, вся методология МТ и АТ направлена как раз на решение этих задач.

3.

ИМАЖИНЕР

В качестве одной из базовых метафор, которую мы используем в качестве одной из мировоззренческих основ для МТ и АТ, выступает метафора т.н. Имажинера. Мы достаточно часто выбираем эту метафору для работы, так как именно она, в данный исторический период и для достаточно большой аудитории людей, готовых адекватно ее воспринять в различных сферах применения МТ и АТ, дает возможность увеличения степеней свободы (а следовательно, увеличение эффективности и пассионарности) многих человекоразмерных систем. Здесь мы не приводим доказательства этому тезису, но в эмпирическом опыте, в наших работах они очевидны и засвидетельствованы достаточно большим количеством адресатов, в том числе, признанных экспертов в различных дисциплинах. Кроме того, на данный момент, именно метафора Имажинера выполняет заказ не Системного (а, следовательно, не являющегося жесткой доминантой) дискурса.

 Предыстория вопроса. В 1933 году Карл Юнг собрал вокруг себя около 20 крупнейших передовых ученых того времени, ученых представляющих разные направления науки, для решения глобальной задачи - выработать парадигму, объединяющую гуманитарные и естественные знания, а также культуры Востока и Запада.

Их ежегодные собрания – семинары, продолжавшиеся более 30 лет, получили название Эранос, что означает «пир, на который каждый приносит что-то свое». Для того, чтобы оценить масштаб этого грандиозного проекта, перечислю некоторые имена:

- во-первых, сам Карл Юнг со своей концепцией коллективного бессознательного и архетипов, его населяющих;

- Рудольф Отто (социолог, историк, ввел понятие сакрального; сакральное отличается от святого или священного, это не свойство объекта, это свойство отношения человека, его состояния, как феномена души, сакральное не предмет, а отношение - это уникальное сочетание дикого ужаса и абсолютного восторга; то что потом использовал Кастанеда, это свойство души, Юнг интегрировал это явление в свою картину мира под названием нуминозного в концепцию коллективного бессознательного; сакральное и нуминозное это высшее напряжение, обнаженный нерв, оно не положительно не отрицательно но сверхсильно; точки нуминозности - архетипы коллективного бессознательного).

- Мирча Элиаде (философ, крупнейший историк религий, который подытожил огромное количество мифов в разных культурах, как и Юнг он считал важным коллективное бессознательное, при этом делая акцент на то, что оно целиком воплощено в мифологии).

- Анри Корбен (философ, исследователь исламского мистицизма, пришел к гипотезе о существовании мира, который он назвал вслед за неоплатониками мундус имагиналес, тот мир, который расположен между высшей божественной реальностью и человеческой жизнью; большинство мистических теологий как раз и сосредотачиваются на этом пространстве; описание структур этого "мира" и составляет смысл жизни, творящее воображение, которое реальнее, чем сама реальность; за этой идеей пошел впоследствии Хиллман, ученик Юнга, создатель Архетипической психологии).

- Карл Кереньи (исследователь мифов, который очистил мифологию от трактовок и интерпретаций разных временных периодов).

- Адольф Портман (зоолог, который ввел концепцию неотении - человек должен был иметь беременность не менее 20 месяцев; человек продолжает жить в утробе, но в утробе социальной и еще около года питается из социальной матрицы).

- Поль Роден (историк мифологии, создавший концепцию трикстера - джокер у меня).

- Гершом Шалем (классик исследования иудейского мистицизма).

- Мартин Бубер (исследователь хасидизма).

- Вольфганг Паули (один из создателей квантовой механики, лауреат Нобелевской премии).

- Гастон Башляр (историк науки, утверждавший, что научное открытие происходит вначале в воображении, которое является самостоятельным живым пространством; так по версии Башляра, материализм был «измышлен» - грезами веществ и стихий).

- Жорж Дюмезиль (социолог, сторонник антиэвгемиризма - Эвгемер - греческий мыслитель, который выдвинул гипотезу, что мифы - следствие поступков конкретных но забытых людей - антиэвгемеризм утверждает, что все наоборот, все исторические личности повторяют паттерны мифов, классические мифологические сюжеты есть у всех народов, это миф развертывается в жизни, обрастая конкретикой).

- Клод Леви-Строс (основатель структурной социологии, изучал индейцев, пришел к выводу, что структура связей и элементов культуры со всеми обрядами и ритуалами т.н. "примитивных народов" ничем не уступает структуре связей и элементов культуры современного западного общества, просто это - иная рациональность, существующая вне европейской логики).

И вот, в результате многолетней работы Эраноса, один из постоянных участников этого проекта - Жильбер Дюран - собрал все ручейки звучавших в Эраносе идей в одно течение и создал Социологию Воображения, или так называемую Глубинную Социологию. Его книги публиковали очень маленькими тиражами, как и все творчество Эраноса, так как выводы, которые были сделаны там полностью подрывали основные столпы на которых держится современная академическая наука и культура.

Существует, так называемая социологическая дробь: Логос/Мифос. При этом вся наука изучает Логос и лишь отчасти Мифос как некое вторичное приложение к Логосу. Задача Дюрана была вызовом для науки - объяснить Логос с помощью Мифоса, а не наоборот, как это было во все времена развития науки!

Дюран вводит понятие Имажинер - но это не воображение, не воображаемое, не свойство воображения, не воображающее. Имажинер - это большее - это обобщение и воображения и воображаемого и воображающего. Это стихия воображения. Мы не будем переводить это слово, да оно и не может быть переведено одним словом.

У Платона есть диалог "Софист": Платон говорит, что существует разум - он реален, существует внешний мир - он тоже реален. И между ними - два вида воображения - эйказия и фантазия. Эйказия - верная передача внешних объектов разуму, а фантазия - искаженная. Для Платона и всей западной философии воображение - лишь фильтр между реальными предметами и разумом. (Только у неоплатоников не было этого пренебрежения). Эта идея разрабатывалась в средневековой схоластике, потом ее подхватил Декарт, затем Кант и классическая философия и т.о. представление, что воображение есть нечто промежуточное и несамостоятельное пошло от Платона до 20 века.

Жильбер Дюран заявил, что это слишком логоцентрический взгляд и все не так: как раз существует реально Имажинер и именно он творит и объект и субъекта! Это был очень революционный ход, базировавшийся на концепции Юнга, Корбена, на моделях квантовой механики, на восточных мистических традициях. Воображение творит и внешний мир и того, кто этот внешний мир наблюдает и в нем действует. С этого начинается Социология Воображения. Этот взгляд суммировал подходы всех участников Эраноса и усиливал их. Можно было так же говорить и о коллективном бессознательном и о мундус имагиналес, но здесь мы видим некую интеграцию. В русле мистического восприятия: бог это зеркало, в котором человек видит себя, а бог смотрит в человека как в зеркало. Бессмысленно говорить, что что-то реально, а что-то представимо - все реально и представимо и наиболее реально как раз то, что наиболее представимо! Имажинер организует внешний и внутренний миры. Главная инстанция с которым Имажинер имеет дело - это время и смерть. Если из времени вычесть воображаемое, то это просто развернутая смерть. В смерти нет ничего. Смерть - это Другое по отношению к Имажинеру. Имажинер конечен. Есть две реальности - Имажинер и смерть. И вот что утверждает Дюран:

ИМАЖИНЕР - СТРАТЕГИЯ БЫТИЯ ПЕРЕД ЛИЦОМ СМЕРТИ!!!

Человеческая история, судьба, то, что мы видим, чувствуем, переживаем, думаем, представляем - это ответ Имажинера на вызов смерти! Как тут не вспомнить Хайдеггеровское Бытие-к-смерти - в ходе его развертывания разворачивается Имажинер. Воображение пытается освоить смерть. То, как Имажинер пытается освоить смерть и есть наша жизнь. Содержание Имажинера- Мифос – совокупность всех мифов.

Вспомним еще раз фундаментальную социологическая дробь: это Логос/Мифос -  Логос в числителе и Мифос в знаменателе. Для академической науки эта дробь больше единицы. Похоже, что после Эраноса и Глубинной Социологии Дюрана это совсем не так, и эта дробь неисчислимо меньше единицы!!!

Давайте подробнее разберемся в том, что же такое этот самый Имажинер! Имажинер - гигантский миф, находящийся в стихийной динамике. Мифы находятся в динамическом состоянии. Мифы - живые комплексы образов и архетипов, которые находятся в живой динамике. Именно поэтому и возможно наполнение пустого времени, ведущего к смерти таким гигантским разнообразием реальностей, которые продуцирует Имажинер. Он  развертывается как динамика Мифоса: взаимодействия, борьбы, причудливого переплетения множества мифов между собой.

При этом можно выделить три группы мифов, которые определяют три полюса Имажинера. Дюран соотносит их с понятием доминанты, потому что когда активна одна доминанта, она подчиняет себе остальные. Итак, три доминанты построены на основании трех базовых рефлексах: нутритивный (питание), копулятивный (ритм и эротическая деятельность) и посторальный (поднимать спину, садиться и вставать). У младенца каждый из этих рефлексов может стать доминантой и именно они особенно ярко представлены в младенчестве. И именно три этих рефлекса, точнее тот из них, который станет доминирующим и предопределяет Имажинер и его структурирование.

Итак структура имажинера: три группы мифов, один солнечный, аполлонический, дневной – ему соответствует так называемая героическая группа мифов - она соответствуют посторальной доминанте, и два ночных, лунарных.

Героический миф структурируется - когда имажинер воспринимает смерть как абсолютно Другое, враждебное, то с чем нужно бороться. Встающий младенец, Эго как рождение героя - противоположны смерти и времени. Разделение, битва с драконами, чудовищами, неприязнь к женскому, день против ночи. Смерть и время здесь по ту сторону фундаментального барьера. Аскеза, подавление питания, женского и т.п. герой стремится возвыситься. Великая Мать, борьба против Великой Матери, которая здесь представлена в ипостаси Ужасной, отрицание самой феминности, стремление к достижениям, к успеху, к преодолению – все это аспекты героического мифа.

Из героического мифа возникает маскулинность (как в мужчинах так и в женщинах).

Маскулинность = совокупность аспектов Имажинера, сопряженных с героическим мифом. Индивидуальный гендер не являются доминирующим, поэтому маскулинность можно рассматривать в отрыве от мужчин. Эту тему я разверну чуть позже, но у подавляющего большинства женщин преобладает маскулинность над феминностью именно потому, что существующий ныне Логос есть порождение именно героического мифа.

Двинемся дальше. Итак, первый режим – дневной, героический, второй режим - ночной. Его главная характеристика эвфемизм: смягчение негативных сторон явлений. Весь режим ночи это режим эвфемизма. Эвфемизма ко всему тому, к чему героическая доминанта Имажинера выступала с жестким отрицанием, отвращением, борьбой: в ночном режиме смерть и время не являются Другим, противоположным, тем, с чем ведется война. Это взгляд на ночь глазами ночи. В ночном режиме происходит ассимиляция и идентификация: Имажинер здесь сам сопричастен смерти и времени. Здесь имажинер живет во времени, он терпелив.

В ночном режиме две группы мифов.

Первая группа - мистические - где эвфемизм доходит до предела - мистическое соучастие - переход на сторону другого, чем он сам, на сторону матери, ночи. нутритивная доминанта - поглощение, еда. Материнское молоко. Превращение Другого в часть себя. Символы чаши. Звери и драконы - помощники. Баба-яга - сподвижник - это мистическое восприятие но отнюдь не героическое. Чаша - эвфемизм бездны. Герой боится упасть. Мистик спускается плавно.  Чаша - феминный символ. Здесь доминируют горизонтальные образы.  Царство матерей, которое искал Фауст - здесь.

Женский тип реакции на маскулинную необузданность - уменьшение и превращение в ребенка. Итак: феминность - ночной режим. Напомню, что феминность, это не женщины, это организация Имажинера. Феминность эвфеминизирует смерть и время.

Вторая группа ночных - драматические мифы. Мы остаемся в рамках феминизма, но форма эвфемизма иная, чем в мистическом случае. В мистическом мифе Имажинер встает на сторону времени и смерти и снимает противоречие: монизм, всеобщность, единение.

В героических - непримеримое разделение.

В драматических же происходит интеграция негативного и позитивного в цикл.

Драма есть, но она не носит трагического характера. Смерть - путь к возрождению. Сезонная мифология. Весна - осень, круговорот, цикл. Развитая форма уроборической стадии, ранняя форма культуры.

Если в героическом мифе женское отвергается и подавляется, а в мистическом мужское растворено в женском, то в драматическом проявляется циклично и то и другое.

Но там и само время циклично, там нет развития.

Прометей - прогресс - его брат, которого позабыли в эпоху просвещения – Эпиметей – символ регресса, обратного хода развития – угасания.  

В драматическом мифе смерть - относительный враг и относительный друг, а в слиянии мужчины и женщины - главное - ритм.

Тут мы вспоминаем третий - копулятивный рефлекс, доминанту от потрясания погремушкой. Единство и борьба противоположностей. Можно рассмотреть историю с точки зрения этих трех мифов и то, к чему все идет.

Колесо фортуны. Миф о прогрессе и забытая часть - о регрессе. Логично рассмотреть замкнутость и цикличность в большом масштабе. Венцом эпохи модернизма с его доминантой героического мифа должен быть регресс и апокалипсис.

Но постмодернизм дает нам возможность для деконструкции Мифоса, причем не с помощью Логоса, а исходя из самого же Мифоса, используя метафору «сада расходящихся тропок», модель, где различные мифы переплетаются в Ризому. И об этом мы поговорим чуть ниже.

Итак, два режима - дневной и ночной и три группы мифов связанные с тремя доминантами развития: героический, мистический, драматический. Благодаря этому Дюран дает нам ключи, чтобы взломать код Логоса, который со стороны сознания как бы!!! доминирует в нашей цивилизации со времени Платона.

Структура героического мифа напоминает нашу патриархальную культуру, нашу мораль, нашу иерархическую организацию бытия. То есть героический миф является той матрицей из которой и возник сам Логос. Таким образом, мы приходим к потрясающему революционному выводу: Логос - это порождение мифа!!! - героического мифа.

В подполье же - в бессознательном - остаются два ночных мифа. Доминирующий Логос определяет нашу маскулинную ментальность, структуру социума, право, конституцию политических моделей, и самое главное, то, к чему мы еще вернемся – отрицание и вытеснение феминности. Логос маскулинен. Мифос - феминен.

Но не весь героический миф переходит в логос. Какая-то его часть остается в мифосе и взрывается в таких явлениях, как национал социализм, в Германии, где доминировал Логос, классическая философия Гегеля и Канта, патриархальный традиционный уклад, вдруг взрывается культ Вотана. Шествия людей со свастикой и факелами - чистой воды прорыв Мифоса в его самой маскулинной героической фазе. Рациональность рушится, уничтожаются целые расы.

Представляете какой хрупкой и относительной конструкцией является Логос - сам порождение всего одного из трех мифов?

Логос не только не может описать всех режимов имажинера и его возможных комбинаций и на долю процента!!! но и сама основа рассудка - разделение - это лишь одна из версий героического мифа.

Социальный Логос, который изучается классической наукой - это лишь хрупкая и очень малая часть целого, вокруг которого, под ним кипит огромная сила мифов и архетипов в их разнообразнейшей динамике. Когда-то Мифос вынес на поверхность именно этот Логос, который мы изучаем научно, именно эту структуру общества, в которой мы живем, именно эти социальные институты, установки на разум, просвещение, мир, где доминирует аполлоническое восприятие и аполлоническая культура.

Социология глубин - необозрима по сравнению с наукой, базирующейся на нашем маскулинном Логосе.

География мифа предопределяет Логос. Она обнаружится, когда он кончится.

Логос сейчас переживает кризис. Если он рухнет, человечество из своих сновидений соткет другие еще более насыщенные модели и интерпретации социума.

Сейчас Логос утрачивается, рушится, снизу начнут подниматься глубинные мифы, которые снимают многие табу, это болезненно, но и несет новые возможности.

И немалую роль в разрушении предыдущего Логоса сыграло мировоззрение постмодерна, к краткому изложению которого мы и переходим.

4.

ПОСТМОДЕРНИЗМ

Философия постмодернизма

Постмодернистская философия противопоставляет себя, прежде всего Гегелю, видя в нем высшую точку западного рационализма и логоцентризма. В этом смысле ее можно определить как антигегельянство. Гегелевская философия, как известно, покоится на таких категориях, как бытие, единое, целое, универсальное, абсолютное, истина, разум и т. д. Постмодернистская философия подвергает все это резкой критике, выступая с позиций релятивизма.

Непосредственными предшественниками постмодернистской философии являются Ф. Ницше и М. Хайдеггер. Первый из них отверг системный способ мышления Гегеля, противопоставив ему мышление в форме небольших фрагментов, афоризмов, максим и сентенций. Он выступил с идеей радикальной переоценки ценностей и отказа от фундаментальных понятий классической философии, сделав это с позиций крайнего нигилизма, с утратой веры в разум, человека и гуманизм. В частности, он выразил сомнение в наличии некоего «последнего фундамента», именуемого обычно бытием, добравшись до которого мысль будто бы приобретает прочную опору и достоверность.

По мнению Ницше, такого бытия нет, а есть только его интерпретации и толкования. Он также отверг существование истин, назвав их «неопровержимыми заблуждениями». Ницше нарисовал конкретный образ постмодернистской философии, назвав ее «утренней» или «дополуденной». Она ему виделась как философствование или духовное состояние человека, выздоравливающего после тяжелой болезни, испытывающего умиротворение и наслаждение от факта продолжающейся жизни. Хайдеггер продолжил линию Ницше, сосредоточив свое внимание на критике разума. Разум, по его мнению, став инструментальным и прагматическим, выродился в рассудок, «исчисляющее мышление», высшей формой и воплощением которого стала техника. Последняя не оставляет места для гуманизма. На горизонте гуманизма, как полагает Хайдеггер, неизменно появляется варварство, в котором «множатся вызванные техникой пустыни».

Эти и другие идеи Ницше и Хайдеггера находят дальнейшее развитие у философов-постмодернистов.

Жак Деррида (1930-2004) - представляет постструктуралистский вариант постмодернизма, наиболее известная концепция: «деконструкция». В работах Деррида, говоря его же словами, «скрещиваются» самые разные тексты — философские, литературные, лингвистические, социологические, психоаналитические и всякие иные, включая те, которые не поддаются классификации. Возникающие при этом тексты представляют собой нечто среднее между теорией и вымыслом, философией и литературой, лингвистикой и риторикой. Их трудно подвести под какой-либо жанр, они не укладываются ни в какую категорию. Сам автор называет их «внебрачными», «незаконнорожденными».

В деконструкции главное не смысл и даже не его движение, но само смещение смещения, сдвиг сдвига, передача передачи. Деконструкция представляет собой непрерывный и бесконечный процесс, исключающий подведение какого-либо итога, обобщение смысла. Сближая деконструкцию с процессом и передачей, Деррида в то же время предостерегает от понимания ее как какого-то акта или операции. Она не является ни тем, ни другим, ибо все это предполагает участие субъекта, активного или пассивного начала. Такое событие не нуждается ни в мышлении, ни в сознании, ни в организации со стороны субъекта. Оно вполне самодостаточно. Из сказанного видно, что в отношении деконструкции Деррида рассуждает в духе «отрицательной теологии», указывая главным образом на то, чем она не является. Однако в его работах имеются и положительные утверждения и размышления по поводу деконструкции. Внимание к положительной стороне деконструкции усиливается в последних работах философа, где она рассматривается через понятие «изобретение» («инвенция»), охватывающее многие другие значения: открывать, творить, воображать, производить, устанавливать и т. д. Деррида подчеркивает: «Деконструкция изобретательна или ее нет совсем». Предпринимая деконструкцию философии, Деррида подвергает критике, прежде всего сами ее основания.

Вслед за Хайдеггером он определяет ныне существующую философию как метафизику сознания, субъективности и гуманизма. Главный ее порок — догматизм. Отдавая приоритет сознанию, то есть смыслу, содержанию или означаемому, метафизика берет его в чистом виде, в его логической и рациональной форме, игнорируя при этом бессознательное и выступая тем самым как логоцентризм. Если же сознание рассматривается с учетом его связи с языком, то последний выступает в качестве устной речи. Метафизика тогда становится логофоноцентризмом. Когда метафизика уделяет все свое внимание субъекту, она рассматривает его как автора и творца, наделенного «абсолютной субъективностью» и прозрачным самосознанием, способного полностью контролировать свои действия и поступки. Отдавая предпочтение человеку, метафизика предстает в качестве антропоцентризма и гуманизма. Поскольку этим человеком, как правило, оказывается мужчина, метафизика является фалло-центризмом. Во всех случаях метафизика остается логоцентризмом, в основе которого лежит единство логоса и голоса, смысла и устной речи, «близость голоса и бытия, голоса и смысла бытия, голоса и идеального смысла».

Психоанализ привлекает философа тем, что снимает жесткие границы, которые логоцентризм устанавливает между известными оппозициями: нормальное и патологическое, обыденное и возвышенное, реальное и воображаемое, привычное и фантастическое и т. д. Деррида еще больше делает относительными понятия, входящие в подобного рода оппозиции. Он превращает эти понятия в «неразрешимые»: они не являются ни первичными, ни вторичными, ни истинными, ни ложными, ни плохими, ни хорошими и в то же время являются и теми, и другими, и третьими, и т. д. Другими словами, «неразрешимое» есть одновременно ничто и в то же время все. Смысл «неразрешимых» понятий развертывается через переход в свою противоположность, которая продолжает процесс до бесконечности. «Неразрешимое» воплощает суть деконструкции, которая как раз заключается в беспрерывном смещении, сдвиге и переходе в нечто иное, ибо, говоря словами Гегеля, у каждого бытия есть свое иное.

Деррида делает это «иное» множественным и бесконечным. В число «неразрешимых» входят практически все основные понятия и термины: деконструкция, письмо, различимость, рассеивание, прививка, царапина, медикамент, порез и т. д. Деррида дает несколько примеров философствования в духе «неразрешимости». На первый взгляд может показаться, что речь идет о поиске и уточнении наиболее адекватного смысла данного слова, некоего единства в многообразии. На самом деле происходит нечто иное, скорее обратное: основной смысл рассуждений заключается в уходе от какого-либо определенного смысла, в игре со смыслом, в самом движении и процессе письма. Заметим, что такого рода анализ имеет некоторую интригу, он увлекает, отмечен высокой профессиональной культурой, неисчерпаемой эрудицией, богатой ассоциативностью, тонкостью и даже изощренностью и многими другими достоинствами. Однако традиционного читателя, ждущего от анализа выводов, обобщений, оценок или просто некой развязки ждет разочарование. Цель подобного анализа — бесконечное блуждание по лабиринту, для выхода из которого нет никакой ариадниной нити. Деррида интересуется самим пульсированием мысли, а не результатом.

Можно сказать, что сверхзадача подобных анализов состоит в следующем: показать, что все тексты разнородны и противоречивы, что сознательно задуманное авторами не находит адекватной реализации, что бессознательное, подобно гегелевской «хитрости разума», постоянно путает все карты, ставит всевозможные ловушки, куда попадают авторы текстов. Иначе говоря, претензии разума, логики и сознания часто оказываются несостоятельными.

Ж. Ф. Лиотар и М. Фуко, как и Ж. Деррида, представляют постструктурализм в философии постмодернизма. Жан Франсуа Лиотар (1924–1998) также говорит о своем антигегельянстве. В ответ на гегелевское положение о том, что «истина — это целое», он призывает объявить «войну целому», он считает эту категорию центральной для гегелевской философии и видит в ней прямой источник тоталитаризма. Одной из основных тем в его работах является критика всей прежней философии как философии истории, прогресса, освобождения и гуманизма. Возражая Хабермасу в отношении его тезиса о том, что «модерн — незавершенный проект», Лиотар утверждает, что этот проект был не просто искажен, но полностью разрушен. Он считает, что практически все идеалы модерна оказались несостоятельными и потерпели крах. В первую очередь такая участь постигла идеал освобождения человека и человечества. Исторически этот идеал принимал ту или иную форму религиозного или философского «метарассказа», с помощью которого осуществлялась «легитимация», то есть обоснование и оправдание самого смысла человеческой истории. Христианство говорило о спасении человека от вины за первородный грех силою любви. Просвещение видело освобождение человечества в прогрессе разума. Либерализм обещал избавление от бедности, полагаясь на прогресс науки и техники. Марксизм провозгласил путь освобождения труда от эксплуатации через революцию. История, однако, показала, что несвобода меняла формы, но оставалась непреодолимой.

Сегодня все эти грандиозные замыслы по освобождению человека потерпели провал, поэтому постмодерн испытывает «недоверие по отношению к метарассказам». Такую же судьбу испытал идеал гуманизма. Символом его краха, по мнению Лиотара, стал «Освенцим». После него говорить о гуманизме уже невозможно. Вместе с тем Лиотар уточняет, что наука не может претендовать на роль объединяющего начала в обществе. Она не способна на это ни в эмпирической, ни в теоретической форме, ибо в последнем случае наука будет еще одним «метарассказом освобождения».

Объявляя прежние идеалы и ценности несостоятельными и, призывая отказаться от них, Лиотар все же делает для некоторых из них исключение. К их числу относится справедливость. Поэтому встает вопрос: как избежать подавления одной позиции другой и, каким образом можно отдать должное побежденной стороне? Лиотар видит выход в отказе от всякой универсализации и абсолютизации чего бы то ни было, в утверждении настоящего плюрализма, в сопротивлении всякой несправедливости. Весьма своеобразными выглядят взгляды Лиотара в области эстетики и искусства. Здесь он оказывается скорее ближе к модернизму, чем к постмодернизму. Лиотар отвергает тот постмодернизм, который получил широкое распространение в западных странах, и определяет его как «повторение». Такой постмодернизм тесно связан с массовой культурой и культом потребления. Он покоится на принципах удовольствия, развлечения и наслаждения. Этот постмодернизм дает все основания для обвинений в эклектизме, вседозволенности и цинизме. Яркие его примеры демонстрирует искусство, где он выступает как простое повторение стилей и форм прошлого.

Лиотар отрицает эстетику прекрасного, предпочитая ей эстетику возвышенного и опираясь на учение И. Канта. Искусство должно отказаться от терапевтического и всякого иного изображения действительности. Оно является шифром непредставимого, или, по Канту, абсолюта. Лиотар считает, что традиционную живопись навсегда заменила фотография. Отсюда задача современного художника исчерпывается единственным оставшимся для него вопросом: «что такое живопись?». Художник должен не отражать или выражать, но «представлять непредставимое». Отвергая постмодерн как «повторение», Лиотар выступает за «постмодерн, достойный уважения». Возможной его формой может выступать «анамнез», смысл которого близок к тому, что М. Хайдеггер вкладывает в понятие «воспоминание», «превозмогание», «продумывание», «осмысление» и т. п. Анамнез отчасти напоминает сеанс психоаналитической терапии, когда пациент в ходе самоанализа свободно ассоциирует внешне незначительные факты из настоящего с событиями прошлого, открывая скрытый смысл своей жизни и своего поведения. Результатом анамнеза, направленного на модерн, будет вывод о том, что основное его содержание — освобождение, прогресс, гуманизм, революция и т. д. — оказалось утопическим. И тогда постмодерн — это модерн, но без всего того величественного, грандиозного и большого, ради чего он затевался. Касаясь назначения философии в условиях постмодерна, Лиотар рассуждает примерно так же, как по отношению к живописи и художникам. Он склоняется к тому, что философия не должна заниматься какими-либо проблемами. Собеседником философа выступает не публика, а сама мысль. Он несет ответственность перед одним только мышлением как таковым. Единственной проблемой для него должна выступать чистая мысль. «Что значит мыслить?» — главный вопрос постмодернистской философии, выход за рамки которого означает ее профанацию.

Мишель Фуко (1926–1984) в своих исследованиях опирается, прежде всего, на Ф. Ницше. В 60-е годы он разрабатывает оригинальную концепцию европейской науки и культуры, основу которой составляет «археология знания», а ее ядром выступает проблематика «знания — языка», в центре которой находится понятие эпистемы. Эпистема представляет собой «фундаментальный код культуры», определяющий конкретные формы мышления, знания и наук для данной эпохи. В 70-е годы в исследованиях Фуко на передний план выходит тема «знания — насилия» и «знания — власти». Развивая известную идею Ницше о «воле к власти», неотделимой от «воли к знанию», он значительно усиливает ее и доводит до своеобразного «панкратизма» (всевластия). Власть в теории Фуко перестает быть «собственностью» того или иного класса, которую можно «захватить» или «передать». Она не локализуется в одном только государственном аппарате, но распространяется по всему «социальному полю», пронизывает все общество, охватывая как угнетаемых, так и угнетающих. Такая власть становится анонимной, неопределенной и неуловимой. В системе «знание — власть» нет места для человека и гуманизма, критика которого составляет одну из главных тем в работах Фуко.

Итак: большинство понятий классической философии сегодня не работает. В первую очередь это относится к бытию, которое все больше становится «ослабленным», оно растворяется в языке, который и есть единственное бытие, которое еще может быть познано. Что касается истины, то ее следует понимать сегодня не в соответствии с позитивистской моделью познания, а исходя из опыта искусства. Постмодернистская критика единой, объективной и абсолютной истины относится к порядку эстетики и риторики». Организация постсовременного мира является технологической, а его сущность — эстетической. Философское мышление характеризуется тремя основными свойствами. Оно является «мышлением наслаждения», которое возникает при воспоминании и переживании духовных форм прошлого. Оно есть «мышление контаминации», что означает смешение различных опытов. Наконец, оно выступает как осмысление технологической ориентации мира, исключающее стремление добраться до «последних основ» современной жизни.

Подводя некоторые итоги, можно сказать, что основные черты и особенности постмодернистской философии сводятся к следующим:

• Постмодернизм в философии находится в русле тенденции, возникшей в результате «лингвистического поворота», осуществленного западной философией в первой половине XX столетия. Этот поворот с наибольшей силой проявился сначала в неопозитивизме, а затем в герменевтике и структурализме. Поэтому постмодернистская философия существует в двух основных своих вариантах — постструктуралистском и герменевтическом. Наибольшее влияние она испытывает со стороны Ф. Ницше, М. Хайдеггера и Л. Витгенштейна.
• В методологическом плане постмодернистская философия опирается на принципы плюрализма и релятивизма, согласно которым в реальной действительности постулируется «множественность порядков», между которыми невозможно установление какой-либо иерархии. Данный подход распространяется на теории, парадигмы, концепции или интерпретации того или иного «порядка». Каждая из них является одной из возможных и допустимых, их познавательные достоинства в равной мере являются относительными.
• В соответствии с принципом плюрализма сторонники постмодернистской философии не рассматривают окружающий мир как единое целое, наделенное каким-либо объединяющим центром. Мир у них распадается на множество фрагментов, между которыми отсутствуют устойчивые связи.
• Постмодернистская философия отказывается от категории бытия, которое в прежней философии означало некий «последний фундамент», добравшись до которого мысль приобретает бесспорную достоверность. Прежнее бытие уступает место языку, объявляемому единственным бытием, которое может быть познано.
• Постмодернизм весьма скептически относится к понятию истины, пересматривает прежнее понимание знания и познания. Он решительно отвергает сциентизм и перекликается с агностицизмом.
• Не менее скептически смотрит он на человека как субъекта деятельности и познания, отрицает прежний антропоцентризм и гуманизм.
• Постмодернистская философия выражает разочарование в рационализме, а также в разработанных на его основе идеалах и ценностях.
• Постмодернизм в философии сближает ее с наукой и литературой, усиливает тенденцию к эстетизации философской мысли.

В целом постмодернистская философия выглядит весьма противоречивой, неопределенной и парадоксальной.

Ум человеческий с древних времён томится по некоему всеохватному определению или концепции, которые могли бы дать всеобъемлющее описание многообразию явлений, форм воспринимаемого мира в максимальной полноте их взаимосвязей. Истоки стремления изложить некое универсальное описание мира мы находим (по крайней мере, в европейской цивилизации) ещё у досократиков (Гераклита с его универсальным первоначалом огня, Парменида с его бытием, заполненным мышлением, и др.). Эта тенденция продолжена Платоном, неоплатониками, философией Средних веков и эпохи Возрождения, она приобрела захватывающий размах в период расцвета классической философии и, выйдя чуть ли не на победную финишную прямую в расцвет эпохи модернизма (который многие наши современники еще застали), неожиданно обломалась. В тот момент, когда «мир потерял свой стержень» (Ж.Делёз, Ф.Гваттари), для интеллектуально вменяемых людей стало очевидно, что построение неких универсальных описаний – метанарраций – принципиально невозможно. А попытки модернизма найти такие метаповествования были связаны с мотивом обрести утешение и опору перед лицом разверзшегося хаоса нигилизма.

Сейчас вменяемый человек отдаёт себе отчёт в невозможности выразить всю потенциальную семантическую бесконечность сущности бытия в конечном  индивидуальном (и даже коллективном – в том числе и растянутом в исторических рамках существования цивилизации) усилии познания. Иными словами, мы вынуждены признать, что мы живём в ситуации принципиальной нехватки информации в самых различных контекстах бытия. Если коснуться этической стороны вопроса, то приходится принять, что нам не дано определить, являются ли какие-то события и явления отдельной жизни или жизни народа или человечества благом или не являются, руководимы ли они волею случая или провидения. У нас есть только экзистенциальный выбор – доверять или не доверять происходящему и происходившему, как чему-то, превосходящему все наши возможные объяснения – именно в силу принципиальной нехватки информации. Поэтому время, в которое мы живём, можно назвать эпохой заката метанарраций, отказа от попытки найти некий «услужливый самообман» и принятия принципиальной нестабильности и коллажности и наших восприятий, и наших описаний. По словам французского философа Жана Лиотара: «Философия уже не хочет утешаться консенсусом, но открыто и честно ищет новые способы изображения, чтобы с ещё большей остротой передать ощущение того, чего нельзя представить, но различные оттенки чего можно высказать и означить в множащихся наррациях». Таким образом, вместо поисков неких трансцендентных метанарраций, мы переходим к многообразию отдельных контекстуальных точек зрения, частных нарраций, которые в наступающее время и будут некоей «коллажной опорой» нашего мировоззрения. Несмотря на, казалось бы, столь пессимистичный прогноз, сам риск подобного безнадёжного предприятия и может стать действительной опорой, находящейся в состоянии устойчивого неравновесия или неустойчивого равновесия, которое является лучшим стимулом к развитию. Здесь уместно также упомянуть важную роль фундаментальной иронии и самоиронии, позволяющей сохранить вменяемый взгляд на мир.

Понятное дело, что и сейчас, и, возможно, в ближайшем будущем не переведутся желающие обрести твердую почву и построить-таки «единую теорию всего», ибо вслед за передовой мыслью неизбежно тянется хвостик различных мифологем, особенно подогреваемых нью-эйджевским «розовым эзотеризмом», мода на который пока не ушла, так как есть и потребители, и производители этой продукции, спекулирующие на столь «человеческом, слишком человеческом» (Ф.Ницше) желании обрести утешение и опору перед лицом экзистенциальной неопределенности. Умберто Эко в романе «Маятник Фуко» назвал таких построителей «единых систем и теорий» - одержимцами.

Постмодернизм представляет собой переходное состояние и переходную эпоху. Он неплохо справился с разрушением многих отживших сторон и элементов предшествующей эпохи и подготовил нас к поиску той метафоры, которая может быть адекватной множеству задач, стоящих перед человеком и человекоразмерными системами в наше время и в ближайшем будущем.

5.

  ПОСТ-ТРАДИЦИЯ

Далее нам потребуется два понятия – Традиционализм и Современность. За этими понятиями стоят два фундаментальных противоборствующих дискурса, и наша задача – найти метафору, позволяющую не столько убрать градус напряжения из этой борьбы, сколько направить эту борьбу как раз на то, что мы выше назвали «положительной работой». Эту метафору назовем Пост-Традицией.

Итак:

Традиционализм - мировоззрение или социально-философское направление, которое выраженную В традиции практическую мудрость ставит выше разума; или реакционные идеи, представляющие собой идеологически оформленную защитную реакцию на отклонение культуры и социума от некоей идеализированной социокультурной модели, представляющей собою общий устойчивый порядок. Понятия традиционализма и консерватизма крайне близки, однако консерватизм не отрицает эволюционное развитие общества. нашего понимания сущностных принципов универсального (вселенского) порядка, так как без посторонней помощи человеку не дано понять смысл своего существования.

Современность— как понятие философии культуры и политической теории обозначает проблемную ситуацию, в которой оказываются общества вследствие подрыва и распада того строя высших ценностей, которые ранее легитимировали их порядки, обеспечивали осмысленность общей «картины мира» у членов этих обществ и воспринимались ими в качестве высшей и объективной «онтологической» реальности (представляемой мифологически, религиозно, в виде универсальных моральных «законов природы» или иначе).

За тысячи лет существования человечества на Земле накоплены многие знания эзотерического характера: о Человеке и о Мире, о способах их взаимодействия и т.п. В отличие от экзотерических, эзотерические знания не могут быть усвоены простым рационально-логическим путём, они содержат мистический компонент, который требует особой, прямой передачи от Учителя к Ученику. По этой причине такого рода знания всегда были организованы в форме Традиций, которые обеспечивали передачу различных форм знаний путём специфических приёмов и практик. Однако возникает вопрос: можем ли мы, современные люди современной культуры, воспользоваться знаниями древних Традиций, и в чём может состоять сложность?

Необходимо заметить, что любая Традиция не может рассматриваться в отрыве от социокультурной ситуации, в которой она существует или существовала. Восприятие и усвоение эзотерических знаний является процессом скорее трансформационным, чем аддитивным: новые знания не дополняют существующую картину мира, а изменяют её, при этом многие аспекты старой картины мира, усвоенной в процессе социализации, должны быть попросту отброшены. Этот сложный и нелинейный процесс не может не учитывать специфику картины мира, ценностей и общего уклада жизни людей, которые приходят в Традицию. Образно выражаясь, человек является «замком», а Традиция обладает набором «отмычек». Но для людей другой культуры или другого времени «отмычки» не будут действовать. Данный подход мы уже обозначили как применение критериев адресности, историчности и контекстуальности. Напомним, что согласно ему, определенные формы знания имеют смысл лишь в ограниченном контексте: в определённый временной период, в определённом месте, для определённых людей. Выход за рамки сложившегося контекста требует от Традиции порождения новых форм Знания.

Попытки игнорировать этот принцип могут привести к двум различным последствиям. Во-первых, можно легко утерять глубинный смысл Знания, его мистическую, сакральную составляющую, ограничившись трансляцией внешних, экзотерических форм, или даже их части. Как представляется, такова ситуация, с одной стороны, у классических религий, в которых обряды, ритуальность, начётничество заместили живую мысль и непосредственное переживание. С другой стороны, аналогичным образом обстоит дело с широко распространённой ныне псевдо-эзотерикой. Тут, однако, и не ставится задача контакта с сакральным и мистическим — контакт подменяется потреблением красиво упакованных внешних частных форм. Посещение «духовных» мест, медитации, ретриты с мастерами — всё это, как правило, не требует глубокого погружения. Сменить один храм на другой, как видно, не труднее, чем пересесть с Шевроле на Вольво!

Второй вариант развития событий, когда всё же делаются попытки сохранить сакральную, мистическую компоненту Знания, не меняя форм, в которых оно существует, связан с неизбежной изоляцией от общества, дабы воссоздать отжившие социальные формы в условиях замкнутой группы. Примером здесь могут служить староверы. Формы их Знания требуют обособленного существования, вдалеке от цивилизации. Вместе с тем, граница отчуждения может формироваться и на психологическом уровне — через обесценивание «обычной жизни», называния её и людей грязными, далёкими от истины и т. д. Так мы, по сути, приходим к секте! Но обесценивание требует огромных затрат энергии и лишь формирует сильную Тень у тех, кто пытается это делать. На мистическое банально не останется никаких сил.

Не следует ли из описанного выше, что про Традиции прошлого стоит забыть? Отнюдь нет, но требуется проявлять известную осторожность и прилагать специальные дополнительные усилия, чтобы не потерять связь, ни с современной действительностью (что равнозначно потере возможности действовать в современности!), ни с глубинным ядром Знания, предлагаемого интересующей Традицией. Но чем, же отличается ситуации современности от былых времён? Что отличает современного человека от его предков? Остановимся на нескольких аспектах.

Во-первых, Зигмунд Фрейд своими работами ясно дал понять, что человек является субъектом бессознательного. Одно это ставит под большой вопрос многие практики и подходы. В общем-то, не секрет, что «можно тысячу лет сидеть подле Будды и не просветлиться». Простое послушание и бездумное следование канону (любому, на выбор) не работает — такие действия легко совершать, оставаясь субъектом бессознательного!

Во-вторых, критическое переосмысление былого мировоззрения философией постмодернизма и выход на позицию плюрализма, а также информационная насыщенность привели к тому, что и осознанное следование жёсткому канону также перестаёт работать. Большинство жёстких канонов формировались в эпоху, когда люди были очень плохо образованы, по сути — невежественны. Как известно, в «битве за умы» побеждает информация с более высоким уровнем структурирования. Если невежество побеждается любой нехитрой структурой (пусть жёсткой), то образованность современного человека будет побеждена лишь структурой, качественно превосходящей то, что предлагает современная культура. При этом эта новая структура не может строиться на базе отрицания чего бы то ни было — ведь, опираясь на наработки психоанализа, можно заключить, что отрицание не позволяет освободиться от власти отрицаемого, а лишь загоняет последнее в Тень. По отношению к существующим формам возможны дополнения, дальнейшее развитие идей, но ни в коем случае не противостояние.

Обозначив искомую структуру Знания как Пост-Традицию и опираясь на вышесказанное, можно выразить некоторые черты Пост-Традиции как формы Знания, способной выжить в современности и не потерять глубинного, мистического смысла.

В настоящее время мир быстро меняется. Информация распространяется очень быстро и так же быстро устаревает. Соответственно, Пост-Традиция не может единожды отлить Знание в определённую форму и «заснуть» на этом. Порождение становится процессом, а Знание существенно уменьшает свой «период полураспада»: от «истинного во все века» переходим к «истинному здесь и сейчас».

В ситуации плюрализма и принятости мультидисциплинарного подхода Пост-Традиция не может ни объявить себя единственно верным подходом, ни бороться с какими-то альтернативными подходами, утверждая их неистинность. Собственно, последнее указывало бы на неподлинность самой Пост-Традиции, ибо структура более высокого порядка всегда может объяснить собой структуру более низкого порядка, а не наоборот — борьба же возможна среди равных или среди низшего с высшим. Вместо этого Пост-Традиция должна предложить свод живых инструментальных концепций и моделей мира, позволяющих эффективно действовать в мире современности. Эти концепции будут устроены не как «рыба», а скорее как «удочка» (или, выражаясь философским языком, будут носить инструментальный и гносеологический, а не онтологический характер).

Следует заметить, что внимание к внешним формам современной науки и культуры и использование их никоим образом не должно оттенять собой мистическую основу, которая являет собой сущностное качество любой Традиции.  И коль скоро это так, мистический опыт может стать тем, что позволит Традиции пронестись сквозь века. Контакт с Традицией можно представить как диалог между логическим и мистическим, между рационально-логической частью сознания и образами, переживаниями Души. Можно сказать, что вход в Традицию происходит не единожды, а каждый раз, когда сознание погружается в мистический опыт. Тогда становится важен даже не столько вход, сколько выход. И после погружения в Традицию хорошо бы выйти в Современность, а не в то время, когда древняя Традиция находилась на этапе своего становления! При этом для того чтобы «воды» психического не стекли бесследно, а действительно происходил диалог, сознанию хорошо бы владеть инструментами для «улавливания» и работы со смыслами, почерпнутыми в процессе погружения.

Инструменты, конечно, должны быть дружественны к смыслам, к субъективности. В интегральной матрице 2x2 Кена Уилбера нас будет интересовать левая сторона: левый верхний и левый нижний квадранты. Это психоанализ З. Фрейда и подход К. Г. Юнга, постулирующие осмысленность психических образов и предлагающие инструменты для распаковки этих смыслов. Это архетипическая психология Дж. Хиллмана, предложившая обратить внимание на архетипы как нечто общее, повторяющееся в частных субъективных переживаниях. Это технологии работы со смыслами под эгидой постмодернизма, добавляющие многие степени свободы, отсутствовавшие ранее. Теперь не только автор выражает некоторый смысл, облекая его в форму текста, а одновременно и Текст проговаривает себя через автора. Авторство текста принадлежит не только фигуре Автора, но и Читателю. Сам же Текст не носит более линейной природы, проявляющейся в классической триаде Вступление — Основная часть — Заключение. Это и многое другое позволяет не терять смыслы, помещая их в прокрустово ложе некоторой жёсткой системы, а сохранять и приумножать их. Существенно и то, что изначальная опора на переживание позволяет, образно выражаясь, после разбора на «запчасти» собрать смысл заново — ведь именно субъективная истина легче всего установима. Истинна та внешняя текстуальная форма, что переживается таковой, а все остальные следует отбросить. Так оживает Путь в холодном и сыром постмодернистском саду расходящихся тропок…

Контакт с древними Традициями мыслится как верное дело, лишь при достаточной вооружённости инструментальными знаниями, умениями и навыками Современности, а это невозможно без деконструкции Традиционализма, при которой требуется лишь пройти меж многими Сциллами и Харибдами… Мы постарались аккуратно проделать это, получив, в итоге новый дискурс – дискурс Пост-Традиции.

6.

ОСНОВНЫЕ ТЕЗИСЫ АРХЕТИПИЧЕСКОЙ ПСИХОЛОГИИ ДЖЕЙМСА ХИЛЛМАНА

Образ и душа: поэтическая основа разума

Образ служит той данностью, с которой начинается архетипическая психология. Юнг отождествляет образ с психическим («образ — суть психическое»). Этот принцип был разработан в архетипической психологии для обозначения того факта, что душа состоит из образов и преимущественно представляет собой деятельность воображения, которая в первозданном виде представлена сновидением. Действительно, сновидец выступает во сне в качестве образа наряду с другими образами, и поэтому можно достаточно обоснованно показать, что скорее сновидец пребывает в образе, а не наоборот (образ пребывает в сновидце).

Источником образов — образов-сновидений, образов-фантазий, поэтических образов — служит спонтанная деятельность самой души. Поэтому в архетипической психологии термин «образ» не относится к послеобразу, т. е. к результату ощущений и восприятий. Не означает «образ» и ментальной конструкции, представляющей в символической форме некоторые идеи и чувства, выражением которых служит данный образ. В действительности образ соотносится только с самим собой. За своими пределами он не связан ни с чем внешним, семантическим: «образы ничего не обозначают». Они составляют само психическое в его имагинативной (воображаемой) видимости; в качестве первичной данности образ несводим.

В то же время видимость отнюдь не означает, что образ должен восприниматься визуально. Он не всегда обладает галлюцинаторными свойствами, вследствие чего акт восприятия образов и их воображение смешиваются. Не всегда образы воспринимаются на слух, как, например, в поэтическом чтении. В таких представлениях о «видимости» скрыто стремление к буквальному пониманию образов как отдельных событий, представленных органам чувств. Поэтому в своей новаторской работе «К архетипическому воображению» (1974 г.) Кейси утверждает, что образ представляет собой не то, что мы видим, а то, как мы видим. Образ преломляется сквозь призму воображения и воспринимается только посредством акта воображения.
Как и в сновидениях, образы приходят и уходят по своему соизволению, следуя своему ритму, в рамках внутренней специфики своих собственных отношений независимо от личностной психодинамики. Фактически образы являются той основой, которая обеспечивает возможность реализации такой психодинамики. Они претендуют на реальность, т. е. на значимость, объективность и определенность. Согласно последнему утверждению не воображение пребывает в разуме, а разум в воображении.

Воспринимаемое умом (ноэтическое) и воображаемое (имагинальное) утрачивают свое противостояние. «И тем не менее это — психология, хотя уже и не наука; это — психология в более широком смысле этого слова, психологическая деятельность творческого характера, в которой пальма первенства отдана творческой фантазии», Корбин соотносит последнее утверждение с пробужденным сердцем, — местом реализации процесса воображения. Оно известно в западной традиции благодаря immagine del cuor («образ сердца» — итал.) Микеланджело. Эта взаимозависимость сердца и образа тесно связывает саму основу архетипической психологии с феноменом любви (см. эрос). Выдвинутая Корбиным теория творческого воображения сердца позволяет прийти еще к одному заключению: когда психология опирается на образ, она в то же время должна признать, что воображение — это не только одна из человеческих способностей, но и деятельность души, о которой свидетельствует человеческое воображение. Мы является не субъектом, а объектом воображения (дословно, мы не те, кто воображает, но мы те, кто воображаем).

Архетипическая психология решительно отмежевывается от методов контроля над образом. С точки зрения архетипической психологии различие между истинным воображением и ложным (фантазийным) зависит от вида ответной реакции на образ и от способа его отработки. Поэтому критерии, применяемые архетипической психологией, относятся к ответной реакции, причем метафорическая и имагинативная реакции лучше реакции фантастической и буквальной. В первом случае реакции «плодотворны» и поэтому способствуют углублению и уточнению образа. Во втором случае реакции профанируют смысл — распыляют образ в более наивном, поверхностном, и статическом (догматическом) значении.

С точки зрения архетипической психологии образы не являются хорошими или плохими, истинными или ложными, демоническими или ангельскими, хотя образ всегда предполагает существование «точно определенного контекста, настроения и места». Таким способом они побуждают к суждению как к дальнейшему уточнению образа, суждению, проистекающему из самого образа в результате того, что образ требует отклика. Поэтому воздержание от суждения означает впадение в объективистскую фантазию. Суждения присущи образу (подобно тому, как произведение искусства несет в себе критерии своей оценки). Архетипическая психология исследует суждения об образе имагинально, рассматривая их как дальнейшие уточнения образа и как психологические утверждения, которые нельзя воспринимать буквально и в отрыве от контекста рассматриваемого образа.

Акцент на ответной реакции привел архетипическую психологию к использованию аналогии с искусным мастером, обсуждающим моральные вопросы. Насколько искусно сработан образ? Способствует ли образ дальнейшему процессу воображения? Облагораживает ли образ воображение? Соответствует ли ответная реакция непосредственно образу в качестве поставленной задачи? Не распыляется ли отклик в неимагинальных символах, личных мнениях и толкованиях? Такие вопросы ставит перед собой архетипическая психология.

«Соответствие образу» стало золотым правилом метода архетипической психологии. Это объясняется тем, что образ служит исходной психологической данностью. Хотя образ всегда подразумевает больше, чем демонстрирует, «глубина образа, его безграничная неоднозначность... лишь отчасти постигается в скрытых значениях. Поэтому подробное толкование образа сновидения означает и его суждение. Это еще одна причина, по которой мы не стремимся удаляться далеко от источника». Архетипическая психология изначально сложна, поскольку образ представляет собой самоограниченное множественное соотношение значений, настроений, исторических событий, качественных подробностей и экспрессивных возможностей.

Эта полисемантическая сложность предвещает появление политеистической психологии персонификаций аналогичной юнговской теории комплексов в качестве множественного сознания, составляющего основу психической жизни. Взяв в качестве отправной точки некоторую сложную данность (образ), архетипическая психология избавляется от необходимости истолковывать психическую жизнь в упрощенных терминах элементарных механизмов, первопричин и ограниченного числа базовых структур. Редукционизм изначально терпит поражение, поскольку, во-первых, ум поэтичен, а, во-вторых, сознание не является последующим, вторичным построением на первичной основе, оно дано вместе с основой в каждом образе.

Тезис «поэтическая основа разума» был впервые выдвинут Хиллманом в его лекциях, проходивших в Йельском университете в 1972 году. В них среди прочего утверждалось, что архетипическая психология «начинается не с физиологии мозга, структуры языка, организации общества или анализа поведения, а с процессов воображения». Существование взаимосвязи между психологией и культурным воображением обусловлено природой ума.

Архетипическая психология аксиоматически допускает существование мифических фигур, которые позволяют получить поэтические характеристики для человеческих мыслей, чувств и действий, а также обеспечивают ощутимую различимость качественных миров естественных явлений. Архетипический образ психологически «универсален», поскольку обладает амплифицирующим, деперсонализирующим воздействием. Даже если в самом понятии образа каждый образ полагается отдельным, единичным событием, как то: «здесь имеет место этот образ, а не какой-либо другой» — то уже здесь заключена универсальность, поскольку такой образ резонирует с коллективным, транс-эмпирическим значением.

Таким образом, архетипическая психология применяет термин «универсальный» в качестве прилагательного, декларируя самостоятельную, вечную ценность. С психологической точки зрения проблему универсалий ставит сама душа, сквозь призму которой гармонически преломляется как ограниченная индивидуальность чувственного опыта, так и универсальность архетипического человеческого опыта. В неоплатонической философии можно было говорить о своей душе и как о мировой душе, и то, что справедливо для одной души, справедливо для обеих душ. Таким образом, универсальность архетипического образа означает, что ответная реакция на образ содержит нечто большее, чем личное заключение, поскольку возносит душу за пределы эгоцентричности (см. созидание души) и расширяет диапазон естественных событий от дискретных до эстетических, значимых для души сигналов.

Поскольку архетипическая психология отдает приоритет индивидуальной форме, а не отдельной буквальной частице, то мы полагаем, что воображение извечно паттернизируется в типичных темах, мотивах, сферах, жанрах и синдромах. Подобные формы наполняют всю психическую жизнь. Следуя путями, открытыми Башляром, Жильбер Дюран (1960 г., 1979 г.) и дюрановский Центр имагиналъных исследований рассмотрели внутреннюю структуру образного как основу культурной антропологии и социологии и даже как основу психологического значения всего сознания. В работах Дюрана, публиковавшихся в Эраносских Ежегодниках, начиная с 1964 года, представлен целый спектр архетипического анализа культуры.

Архетипическая психология вырвалась за пределы накопления объективных данных и корреляции образов как вербальных или визуальных символов. Если архетипические образы составляют основу фантазии, тогда они являются средствами, позволяющими представить мир в воображении, и поэтому образуют формы, благодаря которым становятся возможными все виды знания и опыта. «Любой психический процесс является образом и воображением, в противном случае сознание не могло бы существовать...». Архетипический образ «действует» по типу исходного значения какой-либо идеи (от греческого eidos и eidolon): не только «то, что» мы видим, но и «то, посредством чего» мы видим. Архетипические образы проявляются как в акте видения, так и в видимом объекте, поскольку архетипический образ возникает в самом сознании в виде определяющей фантазии, которая в первую очередь обеспечивает возможность существования сознания. Накопление данных в меньшей степени способствует доказательству объективного существования архетипов, но в большей — демонстрирует фантазию об «объективных данных». Более того, в отличие от Юнга, который проводил радикальное различие между ноуменальным архетипом как таковым и феноменальным архетипическим образом, архетипическая психология решительно отказывается даже от построения гипотез о непосредственно непредставленном архетипе per se. Она исследует сам феномен: архетипический образ. Это ведет к следующему: «...любой образ можно рассматривать как архетипический. Слово «архетипический» не столько указывает на нечто, сколько свидетельствует о чем-то, и это что-то суть ценность...; под архетипической психологией мы подразумеваем психологию ценности. Поэтому наш эмоциональный посыл направлен на такое восстановление всей глубины и богатства психологии, при которых она резонировала бы с душой, описываемой как необъяснимая, множественная, априорная, порождающая и неотъемлемая. В той мере, в какой каждый образ может получить свое архетипическое значение, вся психология оказывается архетипической... В данном случае термин «архетипический» относится не к объекту, а к движению, совершаемому субъектом». В этом случае архетипическая психология «рассматривает» себя исключительно как психологию архетипов, как анализ структур бытия (боги в мифах) и, выделяя оценочную функцию прилагательного «архетипический», возвращает образам их исконное место в том качестве, которое придает психическую ценность миру. Любой образ, названный «архетипическим», тотчас оценивается как универсальный, транс-исторический, глубинный в своей основе, генеративный, в высокой степени интенциональный и неотъемлемый.

«Возможно, — кто знает? — эти вечные образы и составляют то, что люди называют судьбой». Хотя архетипический образ и представляется максимально насыщенным смыслом, тем не менее он не дается просто как откровение. Он должен раскрыться путем «работы над образом и сновидением».

Исходная задача вербальной работы с образами заключается в «восстановлении души в речи». В этом процессе раскрываются эротические и эстетические аспекты образов, поскольку образы пленяют, увлекают, убеждают душу своей риторикой помимо своего символического содержания. Работа с образами возвращает им первоначальное поэтическое значение, освобождая их от авторского контекста и необходимости вести повествование с его линейными, последовательными и причинно-следственными значениями, которые лежат в основе сообщений от первого лица об эгоцентрических поступках и намерениях субъекта. Различие между образом и рассказом имеет существенное значение для установления различия между архетипической политеистической психологией и традиционными видами психологии, для которых характерны эгоцентричность и эпическая повествовательность.

Душа

Основной метафорой психологии должна быть душа. С этимологической точки зрения психология (логос психического) имеет следующее значение: разум, речь, или ясное описание души. Задача психологии состоит в том, чтобы найти логос для психики, предоставить душе возможность полностью описать себя. Психическое как мировая душа (anima mundi) уже существует вместе с миром, и поэтому вторая задача психологии состоит в том, чтобы слушать, как психическое говорит через все вещи мира, открывая, таким образом, мир в качестве места пребывания души.

Постоянная забота о том, чтобы не придать материальную форму душе, опирается на следующий принцип: «Под душой я в первую очередь понимаю перспективу, точку зрения на вещи, а не материальный предмет, не субстанцию, не саму вещь». Свое пространное исследование «души» Хиллман (1964 г.) заключает следующим образом: «Душа — это заведомо неоднозначное понятие, которое не поддается никакому определению аналогично всем конечным символам, составляющим корневые метафоры систем человеческой мысли».

«Первое, "душа" относится к углублению событий во внутреннем опыте; второе, источником значения, реализуемого душой в любви и религии, служит ее особая связь со смертью. И в-третьих, под "душой" я понимаю заложенную в нашей природе возможность творческого воображения, собственное переживание на основе рефлективных размышлений, сновидений, образов и фантазии, — т. е. ту форму, которая рассматривает все реальности как преимущественно символические или метафорические».

Психическое удерживается в непосредственной близости со своими теневыми аспектами. Сохраняется постоянное стремление разбивать сосуды даже в процессе их изготовления.

Человеческое бытие помещается в сферу души; душа, оказывается метафорой, включающей в себя человеческое. «Dasein (бытие, существование — нем.) как esse in anima (происходящее в душе — лат.) бесконечно превосходит человека».

Человек помещается в психическое (а не психическое в человека) и вся его деятельность рассматривается как психологическая. Рассказ о самой душе — о том, что она собой представляет, о ее телесных связях, истоках и развитии, о том, как она функционирует — интересует психологию только потому, что здесь заключены вечные способы, с помощью которых душа повествует о себе в содержательной форме. Подобные рассказы относятся к процессу «созидания души» и непрекращающейся деятельности ее фантазии. Называя эти рассказы «психологией», их следует рассматривать с беллетристической точки зрения, а не как позитивисткие ответы на вопросы о природе души. Душа может быть объектом исследования только тогда, когда она также рассматривается как субъект, исследующий себя с помощью художественных форм и метафор объективности. Такое исследование психологических значений суждений составляет стратегический принцип архетипической психологии, при этом тактическим методом называется психологизирование или «исследование с помощью психологических методов или видение сквозь».

Анима и риторика

Архетипическая психология не стремится дать душе предметное определение. Рассмотрение души невозможно отделить от способа рассказа о душе, от манеры пробуждающей душу, возвращающей ее к жизни рассказа, который, таким образом, помещает нас в психологическую перспективу. Уделяя особое внимание риторике, архетипическая психология опирается на литературные и поэтические средства для интерпретации своего видения. При этом она постоянно работает над «видением сквозь» механистические и персоналистические метафоры, используемые другой психологией, чтобы освободить душу от узкого, буквального понимания. Полемические набеги на чужие угодья необходимы для развития риторики.

Душа и миф

Миф составляет риторическую основу архетипической психологии. мифы сами являются метафорами. Изучение мифологии позволяет рассматривать события на фоне их мифической основы. Более важным, однако, представляется то, что изучение мифологии позволяет нам воспринимать и переживать жизнь души мифологически.

Душа, метафора и фантазия - логос души, т. е. правдивый рассказ о ней, непременно окажется образным, многократно метафорическим «отчетом» или подробным метафорическим описанием. Таким образом, концепция души-как-метафоры (Soul as Metaphor) выходит за пределы проблемы способа «определения души» и позволяет душе вести рассказ о себе так, чтобы она не давала себе определение, а представлялась в воображении. В этом случае метафора выполняет психологическую функцию: она перестает быть только «риторической фигурой» и становится инструментом созидания души, поскольку переносит вопрошание души о своей природе в мифопоэзис реального воображения, в непрерывное психологическое созидание.

Концепция души-как-метафоры также позволяет описать процесс душевного действия. Как и метафора, душа транспортирует смысл и освобождает внутреннее, скрытое значение. Но эта метафорическая перспектива также и убивает: она приведет к смертельному состоянию наивный реализм, натурализм и буквальное понимание. Таким образом, связь души со смертью — тема, которая проходит через всю архетипическую психологию — определяется метафорической деятельностью психического. Для метафорического стиля не характерны яркие контрасты и декларативные утверждения. Он приводит все вещи к обозрению собственной теневой стороны, и поэтому метафорическая перспектива сводит на нет любую героическую попытку достигнуть определенного взгляда на явление. Напротив, метафорический стиль души «уклончив, символичен, иллюзорен».

Метафорический перенос — «связанное со смертью» действие, которое одновременно ре-пробуждает сознание к ощущению души, — составляет сущность миссии, возложенной на архетипическую психологию, на ее всеобщую задачу. Архетипическая психология определяет «современный упадок» как потерю души, отождествляемую затем с утратой образов и образного восприятия. Эта потеря привела к усилению субъективности, которая проявилась в замкнутом эгоцентризме, гиперактивизме и жизненном фанатизме западного сознания, утратившего связь со смертью и преисподней.

Метафорическая перспектива не только реанимирует душу, но и оживляет такие области, которые, как считалось, находились за пределами души и психологической сферы: события, связанные с телом и медициной, экологический мир, антропогенные явления архитектуры и транспорта, образование, продукты питания, бюрократический язык и системы.

Душа и дух

Архетипическая психология полагает, что мы никогда не можем быть только феноменальными или действительно объективными. Мы никогда не выходим за пределы субъективизма, заданного вместе с присущими душе доминантами структур фантазии. Эти доминанты определяют субъективные подходы и придают им форму «случаев», чтобы единственная объективность, к которой только и можно лишь стремиться, возникала в результате обращения субъективного взора на себя, рассмотрения своей сферы и обнаружения в своих подходах архетипических субъектов (см. персонификация), которые в данный момент определяют способ нашего бытия в мире среди феноменов. На пути уступчивости фантазии — поскольку фантазия реализуется непрерывно — возникает одна проблема, которая поддается решению с достаточным трудом. Это проблема духа. Она возникает в форме научной объективности, как метафизическая или теологическая задача. Для обеспечения возможности своего существования психология должна сохранять различие между душой и духом.

Признавая первенствующее высшее положение духа (и низшее положение души), который должен говорить на трансцендентном, конечном и чистом языке, архетипическая психология ставит своей задачей представлять духовный язык «истины», «веры», «закона» и т. д. как риторику духа даже в тех случаях, когда дух понуждаем этой самой риторикой занимать позицию «истины» и «веры», т. е. действовать с буквалистских позиций.

Созидание души

Архетипическая психология ставит своей основной целью «созидание души». Это выражение заимствовано у поэтов Уильяма Блейка и Джона Китса: «Назовите мир, если угодно, «юдолью созидания души» и тогда вы поймете назначение этого мира...» Таким образом, искусственное напряжение между душой и миром, личным и общественным, внутренним и внешним исчезает, когда душа как anima mundi, а также ее созидание, помещаются в мир. Акт созидания души является актом воображения, поскольку образы составляют психическое, — его содержание и перспективу. Поэтому созидание образов равнозначно созиданию души. Это создание может принимать конкретные формы в работе мастеровых и рабочих на основе их морали. Кроме того, оно может проявляться в сложных процессах совершенствования мысли, религии, взаимоотношений и социальной деятельности в той мере, в какой эти виды деятельности преломляются в воображении сквозь призму души, стоящей в центре нашего внимания.

В связи с проблемой созидания души возникает вопрос: «Что затрагивает в моей душе данное событие, данная вещь, данный момент; какое отношение это имеет к моей смерти?» Проблема смерти возникает потому, что, именно на фоне смерти устанавливается наиболее отчетливое различие между перспективой души и перспективой естественной жизни.

Глубина и вертикальное направление

Архетипическая психология повернула фрейдовское направление ближе к исследованию глубины, к сновидениям и мифологиям, связанным с преисподней, Гадесом, Персефоной, Дионисом и христианскими учениями о нисхождении в ад. В силу своего вертикального направления, глубинная психология обязана исследовать депрессию и такие вопросы, как сведение явлений к их «тленной» сущности и к их патологической крайности, в которой они воспринимаются нами не только как материально деструктивные и негативные, но и как поддерживающая основа.

С точки зрения архетипической психологии вертикальное направление относится к внутреннему как некоторая возможность или способность, заключенная во всех вещах. Все вещи имеют архетипическое значение и доступны психологическому проникновению, причем внутреннее проявляется с помощью физиогномического характера вещей горизонтального мира. Поэтому глубина не является чем-то буквально спрятанным внутри. Напротив, фантазии о глубине побуждают нас снова взглянуть на мир, поискать в каждом событии «нечто более глубокое» и вместо исследования вести «внутренний поиск» дальнейшего смысла под тем, что представляется не более чем очевидным и естественным.Фантазия скрытых глубин одушевляет мир и способствует дальнейшему погружению воображения в глубины вещей.

Культурный центр (локус): Север и Юг

Архетипическая психология строит свою работу на до-психологической географии, в которой культура образного мышления и жизненный стиль содержали в себе то, что на севере было сформулировано как «психология». Общепринятые для «востока» позиции включены в контекст ориентации самой архетипической психологии. Переориентировав сознание на не-эго факторы — множественные персонификации души, исследование образной основы мифов, непосредственно чувственное переживание вкупе с неоднозначностью его интерпретации, существенно относительная феноменальность самого «эго» как одной из фантазий психического, — архетипическая психология перестает нуждаться в восточных дисциплинах, которые ранее приходилось искать на Востоке, когда психология отождествлялась с перспективами северной психической географии.Как и восточные философии, она так же растворяет эго, онтологию, материальность, узкое понимание самости и различий между ней и вещами — весь концептуальный аппарат, создаваемый северной психологией на основе героического эго и в его защиту, — в психической реальности воображение воспринимается в своей непосредственности. «Развеществление» западных форм позитивизма, сопоставимое с дзеновской практикой или нирваническим путем, осуществлялось архетипической психологией вполне западными средствами, хотя термин «западный» в данном случае относится к психологии души, представленной в традиции Юга.

Политеистическая психология и религия

Следовательно, политеистическая психология необходима для оправдания существования «плюралистического универсума», его непротиворечивости и точности дифференциации. Политеистическая аналогия имеет одновременно религиозный и нерелигиозный характер. Тем не менее, между политеизмом как психологией и политеизмом как религией сохраняется определенное различие. Душа сама ставит вопрос политеизма, как только начинает воспринимать мир как нечто живое, а свою природу насыщенной изменчивым разнообразием. Другими словами, вопрос политеизма возникает тогда, когда душа освобождается от господства эго.

И все же архетипическая психология «не собирается поклоняться греческим богам или божествам иного рода в какой-либо другой развитой политеистической культуре... Мы не собираемся возрождать мертвую религию, поскольку мы не занимаемся проблемами веры». «Религия обращается к богам с помощью ритуала, молитвы, жертвоприношения, поклонения, вероисповедания... В архетипической психологии боги составляют предмет воображения; они находят неоднозначное выражение в виде метафор для описания форм переживания и как нуминозные (священные) личности, находящиеся на грани двух миров. Они составляют космическую панораму, в созерцании которой участвует душа». Основной формой участия в созерцании космической панорамы является рефлексия: боги обнаруживаются в процессе распознавания человеком в этой панораме своего местоположения, перспективы, восприимчивости к формам, определяющим его образ мыслей и жизни. Критика теологической религии продолжает то, что было сделано Фрейдом и Юнгом, хотя и в более радикальной форме. Архетипическая психология не стремится скорректировать иудео-христианскую религию как иллюзию (Фрейд) или преобразовать ее как одностороннюю (Юнг). Она полностью переносит постановку вопроса в политеистическую плоскость. Таким образом, архетипическая психология сразу же приводит критическую работу Фрейда и Юнга к предельному логическому результату — к смерти бога как монотеистической фантазии, одновременно восстанавливая полноту присутствия богов во всех вещах и возвращая саму психологию к признанию того факта, что она также является религиозной деятельностью. Если, как полагал Юнг, религиозный инстинкт присущ психическому, тогда любая психология, которая беспристрастно относится к психике, должна признать ее религиозную природу. В архетипической психологии боги не рассматриваются как некая первичная энергия, заполняющая весь мир, или как независимые магические силы, воздействующие на нас через вещи. Все феномены «спасаются» посредством определения своего местоположения, которое тотчас придает им ценность. Мы определяем местоположение каждого события на основе его сходства, аналогии с мифическими формами. Этот метод применялся в течение тысячелетий существования нашей культуры в алхимии, планетарной астрологии, натурфилософии и медицине. В каждой из этих наук микрокосмические вещи рассматривались в гармонии с макрокосмическими богами. Вопрос определения местоположения адресовался греческим оракулам: «Каким богам или героям я должен возносить молитву, или жертву для достижения такой-то цели?» Определив местоположение события и лицо, с которым данное событие может быть соотнесено, можно было приступать к действиям. В настоящее время, однако, архетипическая психология ставит своей целью не столько определение события и его места, эпистрофу (Эпистрофа — желание, скрытое в глубине всех вещей на Земле возвратиться к своему источнику, в «свой дом», в имагинальное, к своей архетипической природе), возвращение события к его мифическому образцу на основе подобия, сколько архетипическое ощущение принадлежности всех вещей мифу.

Психопатология

Отправной точкой для ревизии в психопатологии служит следующее высказывание Юнга в 1929 г: «Боги превратились в болезни; Зевс теперь правит не Олимпом, а солнечным сплетением и поставляет любопытные экземпляры для врачебных кабинетов...». Между богами и болезнями существует двойная связь, которая, с одной стороны, придает каждому симптому архетипическое достоинство и божественный блеск, а с другой стороны, предлагает исследовать наличие различных форм патологии в мифах и мифологических персонажах. Воображение становится методом исследования и постижения психопатологии. Изображая исключительное, необыкновенное, более-чем-человеческое измерение, миф организует и локализует страдания души in extremis, т. е. в той форме, которая в медицине девятнадцатого века называлась «психопатологией». Двойственный характер взаимосвязи между патологией и мифологией подразумевает также, что патологическое постоянно реализуется в жизни человека, поскольку жизнь разыгрывает мифические фантазии. Далее, архетипическая психология утверждает, что боги появляются благодаря страданиям человека (а не в результате определенных, религиозных или мистических событий), поскольку патология наиболее убедительно свидетельствует о существовании сил, неподвластных эго, и о недостаточности перспективной позиции эго. Непрерывную «патологизацию» определяют как «автономную способность психического вызывать появление болезней, недомоганий, расстройств, аномалий и страданий в любой форме их проявлений, а также переживать, воспринимать и воображать жизнь сквозь эту, деформированную призму болезненного сценария». Лечебного средства от патологизации нет, существует лишь переоценка, ревизия текущего состояния.

Архетипическая психология делает еще три последующих шага, выходя за пределы антипсихиатрии. Во-первых, она исследует сам подход к нормализации с целью выявления его «ненормальностей» и тенденций к патологизации. Во-вторых, в отличие от Саса и Ленга, архетипическая психология рассматривает реальное существование психопатологии как таковой как неотъемлемую часть психической реальности. Она не отказывает психопатологии в праве на существование и не стремится найти причину ее существования за пределами души, в сфере политики, профессиональных возможностей и социальных условностей. В-третьих, патологизация необходима, поскольку она присуща психическому. Необходимость патологизации вызвана, с одной стороны, богами, демонстрирующими образцы (паттерны) психопатологии, а с другой — самой душой, осознавшей свою судьбу в смерти, благодаря главным образом неуемности психического и его поразительной способности к патологизации.

«Депрессия все еще остается злейшим врагом... Тем не менее, благодаря депрессии, мы погружаемся в глубины и там обретаем душу. Депрессия имеет существенное значение для трагического жизнеощущения. Она увлажняет иссохшую душу и осушает влажную. Она дает убежище, устанавливает ограничения, сосредоточивает внимание, придает серьезность, важность и привносит смиренную беспомощность. Она напоминает о смерти. Подлинная революция (на благо души) начинается у того, кто способен хранить верность своей депрессии».

Чувство

Архетипическая психология полностью изменяет соотношение между чувством и образом: чувства рассматриваются как «божественные потоки» (по выражению Уильяма Блейка), которые сопровождают и определяют образы, насыщая их энергией. Их существование не ограничивается пределами личности. Они сопричастны воображаемой реальности, реальности образа и помогают представить образ в чувстве как конкретную ценность. Чувства придают изощренный характер образу и поэтому характеризуются такой же сложностью, как и образ, в котором они содержатся. Образы не представляют чувства, поскольку составляют их неотъемлемое свойство. Далее отсюда следует, что любое событие, представленное в форме образа, наделяется жизнью, эмоциями и ценностью. Задача психотерапии состоит в том, чтобы вернуть личные чувства (тревогу, желание, замешательство, скуку, страдание) конкретным образам, в которых они содержатся. Психотерапия стремится придать индивидуальный характер физиономическому выражению каждой эмоции: тело желания, лицо страха, ситуация отчаяния. Чувства воображаются в своих деталях.

Эрос

Начиная с момента своего возникновения, глубинная психология последовательно признавала особую роль эроса в своей работе. Действительно, психоанализ был эрото-анализом в той мере, в какой он был анализом души, поскольку его подход к душе строился с опорой на либидо. Вездесущность эроса в психотерапии и во всех теориях, относимых к глубинной психологии, получает это признание в виде технического термина переноса.

Как и в случае юнговской алхимической психологии переноса, архетипическая психология рассматривает перенос на фоне мифологических персонажей — мифологема Эроса и Психеи в «Золотом осле» Апулея, — освобождая, таким образом, от исторических и индивидуальных особенностей феноменологию любви как в психотерапии, так и в человеческой страсти. «Признавая главенство образа, архетипическая психология освобождает психическое и логос для восприятия Эроса, составляющего предмет воображения». Образный, мифологический перенос означает, что все эротические феномены, в том числе и эротические симптомы, требуют психологического осознания, и все психические феномены, в том числе и невротические, и психотические симптомы, нуждаются в эротическом к себе отношении. В тех случаях, когда психическое рассматривается как субъект действия или точка зрения на события, неизбежно возникают эротические сложности, поскольку мифологическая пара неизбежно приводит к их совместному появлению. Поскольку любовь души также является любовью образа, архетипическая психология рассматривает перенос, в том числе и наиболее сексуализированные формы его проявления как феномен воображения. Только в этой сфере безличность мира придает человеческой жизни наиболее личный характер. Поэтому перенос составляет парадигму для проработки отношений личного и буквального с безличным и воображаемым. Таким образом, перенос представляет собой не что иное, как эрос, требующийся для пробуждения психической реальности. Пробуждение психической реальности предписывает архетипические роли пациенту и психотерапевту, причем под пациентом подразумевается «психологический пациент», т. е. тот, кто страдает или охвачен страстью «психического». По этой эротической (но не медицинской) причине архетипическая психология сохраняет термин «пациент» вместо таких терминов, как клиент, анализанд, стажер и т. д. Эротические проблемы, присущие любым взаимоотношениям, также являются психологическими проблемами, связанными с образами, и поэтому при реализации этой психомахии (psychomachia)* (Психомахия (греч.) — внутренняя душевная борьба, битва или война в психическом( в архетипический психотерапии осуществляется постепенный переход от подавления и/или одержимости образами к медленно нарастающей любви к ним, в признании того, что любовь сама по себе кроется в образах, в их непрерывном творческом проявлении и воплощается в любви к той человеческой душе, в которой эти образы проявляются.

Теория личности: персонификация

Если патологизация составляет неотъемлемое свойство души, с которым нельзя бороться с помощью сильного эго, и если психотерапия заключается в оказании поддержки силам, противодействующим эго, — персонифицированным, чуждым эго фигурам, — тогда теория психопатологии и психотерапии принимает не-эгоцентричную теорию личности. Первая аксиома этой теории опирается на последние результаты юнговской теории комплексов, согласно которым каждая личность существенно множественна. Множественная личность — это сколок общечеловеческого в его естественном состоянии. В ряде других культур эти множественные личности имеют имена, местонахождение, энергии, функции, голоса, ангельские и животные формы и даже теоретические формулировки как различные виды души. Психиатрический страх перед множественной личностью свидетельствует об идентификации личности с парциальной способностью, а именно, с «эго», которое в свою очередь разыгрывает на психологическом уровне двухтысячелетнюю монотеистическую традицию, превозносящую единство в ущерб множественности.

С точки зрения архетипической психологии сознание дано вместе с различными личностями. Вместо представления парциальных личностей в виде фрагментов «Я», нам представляется более целесообразным соотнести их с индивидуальными моделями предшествующих направлений психологии, в которых комплексы можно было бы назвать душами, дэймонами (daimones), ангелами, гениями и другими имагинально-мифическими фигурами. О существовании сознания, априорно постулируемого вместе с этими фигурами или персонификациями, свидетельствует их вмешательство в сферу контроля эго: психопатология обыденной жизни (Фрейд), расстройства внимания в ассоциативных экспериментах (Юнг), своеволие и лукавство фигур в сновидениях, навязчивые состояния и компульсивные мысли, способные вторгаться при понижении ментального уровня (Жане). В отличие от большинства психологии, подвергающих анафеме подобные личности как дезинтегративные, архетипическая психология способствует повышению уровня самоосознания фигурами, отличными от эго (non-ego) и рассматривает напряжение с ними, релятивизирующее у эго ощущение единственности и монополизма, как основной момент в процессе созидания души.

Таким образом, здоровая, развитая или идеальная личность должна принимать во внимание свою, драматическую, замаскированную, неоднозначную ситуацию. Ирония, юмор и сострадание служат признаками такой личности, поскольку они свидетельствуют о понимании множественности значений, судеб и намерений, реализуемых любым субъектом в любой момент. «Здоровая личность» рассматривается на фоне артистической личности, для которой процесс воображения составляет стиль жизни. Реакции такой личности имеют рефлексивный, живой, непосредственный характер. Разумеется, принятую модель не следует понимать только в этом, узкобуквальном смысле. Она служит для выделения тех ценностных аспектов личности, которым архетипическая психология придает существенное значение: утонченность, сложность и бесстрастная глубина; непосредственное слияние с потоком жизни без учета представлений о воле, выборе и принятии решений; мораль как посвящение совершенству души; восприимчивость к традиционным сценариям; значимость патологизации и жизни на «стыке границ»; эстетическая восприимчивость.

Архетипическая психология не является теоретической системой, которая возникла в результате размышлений одного лица (в честь которого она была бы названа) и/или была бы идентифицирована с небольшой группой, стала школой и затем появилась в мире аналогично фрейдовской и юнгианской психологии. Она не обязана своим появлением какой-то конкретной клинике, лаборатории или городу, в честь которого она получила свое название. Напротив, архетипическая психология представляет собой политеистическую структуру постмодернистского сознания. Это стиль мышления, форма сознательной психики, ревизионистская борьба на многих фронтах: психотерапия, образование, литературная критика, медицина, философия и материальный мир. Архетипическая психология систематизирует свои термины и подходы и предоставляет их в распоряжение современной мысли для решения различных интеллектуальных задач.

7.

БАЗОВАЯ МЕТАФОРА РАБОТЫ МТ И АТ – МИФОЛОГИЧЕСКОЕ ВОСПРИЯТИЕ

Для мифологического восприятия, опирающегося на метафору Имажинера, все, что существует – одушевлено. Мифологическое пространство – это пространство Души. Соответственно, дальнейшие зарисовки будут излагаться от имени души.

Земля – одушевленное живое существо, пребывающее в постоянной динамике.  Допустим, что некое существо готовится воплотиться (происходит процесс зачатия, например, человека). Образовавшееся пространство можно увидеть, в данной метафоре образно, как «выемку» – недостаток сразу множества качеств в определенной пропорции. Встретившись у этой «выемки», боги, даймоны, гении, музы, существа верхних и нижних миров, природные духи, родовые силы, которым важно передать в новые поколения те или иные задачи, образуют пространство Совокупного Заказчика, который соединяется с духом и человека, находящегося у врат воплощения. «Заключается» многосторонний «договор» с учетом интересов Совокупного Заказчика и духа, согласно которому дух воплощается в определенных обстоятельствах (страна, семья с ее многочисленными особенностями – психологическими, «медицинскими», социальными, энергетическими, генетическими, родовыми и т.п.). Вместо духа и «Совокупного заказчика» мы могли бы воспользоваться научным термином – «геном» - т.е. метафорически выражаясь «желудь» в котором содержатся потенциально все индивидуальные качества данного дуба, так и геном содержит все потенциальные возможности (от строения и особенностей физического тела до наиболее ярких качеств, возможностей и основных вех судьбы, которые проявятся при БЛАГОПРИЯТНОМ развитии генома, которое таковым (благоприятным) почти никогда не бывает в силу множества причин, прежде всего воспитательных и социальных). Нам же, для понимания технологических деталей, удобнее будет воспользоваться терминами дух и «Совокупный заказчик».

ПРЕДОСТЕРЕЖНИЕ ОТ БУКВАЛЬНОГО ПОНИМАНИЯ МЕТАФОРЫ: Не стоит воспринимать эту метафору буквально, будто некие «крылатые или иные фантастические существа» летают сами по себе где-то в просторах «космоса», а потом буквально летят к человеку – это лишь поэтический образ. До тех пор, пока человек не вписался в культуру, т.е. не освоил язык, эти образы являются частью коллективного бессознательного и находятся КАК БЫ вне человеческого существования, но по мере освоения языка, архетипические образы совокупного заказчика становятся проявлениями внутреннего мира человека!!!

Дух человека нацелен на выполнение «договора» с Совокупным Заказчиком и именно он является той силой, которая неуклонно влечет человека к исполнению условий «договора» (как бы они не воспринимались эго человека – радостными или жестокими). Можно сказать, что этот «договор» - предназначение, но это будет упрощенный взгляд, ибо существует не только монистически ориентированный дух, но и политеистически настроенная душа, что дает, в зависимости от развития души, разнообразие и многовариантность развилок в первоначально однозначном движении духа.

Душа же представляет собой пространство живых каналов, связывающих  посредством чувств и образов эго и дух человека с каждым из «заказчиков» входящих в состав Совокупного Заказчика, а также с душами других людей и (при развитой душе) с их «заказчиками». Активизация тех или иных каналов, осознание их, дает возможность вносить поправки в первоначальный «договор» (иногда не только свой, но и другого человека, что имеет место в психотерапии или магии). Компасом, указывающим на то, является ли то или иное действие души адекватным планетарному Целому, является тело, которое реагирует напряжением (ситуативным или хроническим, переходящим в соматическое заболевание) на неадекватные шаги. Обнаруженные неадекватности можно разрядить (если научиться их замечать и «слушать») путем активизации тех или иных каналов души (проявлении осознанных чувств или созданием образов).

С точки зрения мифологического сознания задачу человека можно увидеть в создании и активизации (осознании) каналов души, связывающих ее в пределе со всеми существами  планеты. Т.е. это означает одушевление мира и сознательное соединение своей души с Мировой Душой, попутно исцеляя и ее.

Это и является эволюцией сознания человека. А вовсе не возвращение в изначально простейшее состояние, в котором отсутствуют (растворяются) какие бы то ни было каналы связей, да и сама душа. И именно на этом пути происходит познание себя и мира. Именно на этом пути собственное эго перестает быть центром мироздания, хотя и остается как одна из фигур жизни. На этом пути и сам ты и все, что тебя окружает и тебе встречается, становится живым, оживает, живет.

Один из механизмов, по которому разворачивается судьба многих (практически – большинства) людей с точки зрения Мифологического Сознания можно описать следующим образом:

Отделяющееся от бессознательного первоначально пространства Души, Эго начинает претендовать на то, чтобы контролировать реальность. Это в принципе невозможно, но в каком-то частном контексте выполнимо (манипуляция людьми, например). Часто, например, в детстве, Эго сталкивается с ситуацией тупика и не может его разрешить самостоятельно. Тогда Эго бессознательно «обращается» к различным Силам как Нижнего, так и Верхнего миров (богам), в зависимости от ситуации, и просит у них силы (происходит это, как правило, в результате сильно окрашенных аффектом мечтаний и фантазий – например, о мести кому-то или при сильном желании любой ценой избавиться от телесной или душевной боли, и т.п.). Сила дается просящему - тем или иным богом («заключается контракт»),  и человек выходит из тупика и приобретает определенную сиддху, например, возможность влиять определенным образом на окружающих. Но данный «договор» имеет и обратную сторону, так как, будучи неосознанным, он замещает часть Эго комплексом приобретенной силы. Далее, это может переживаться как невроз с соответствующими механизмами защиты. Часть себя замещается интроецированной силой. Во взрослом возрасте это приводит ко множеству проблем (учитывая, что и ситуаций подобных в детстве было немало и «договоров» с разными богами тоже, часто составляющих причудливый узор в судьбе человека). Осознание таких договоров и попытки их расторгнуть и отдать чужую силу, а точнее – переварить интроект и возвратить себе свою интегрированную часть, может стать началом процесса индивидуации. 

 Таким образом МТ и АТ представляет собой основную технологию обратной связи с коллективным бессознательным.

МТ и АТ в любом своем виде (оговаривается ли это вИдение или нет), представляет собой «общение» с Совокупным Заказчиком на разных уровнях и возможность «передогоговора», в результате которого задействуются не только личностные психические и энергетические структуры но и родовые и прочие составные «части» Совокупного Заказчика вплоть до резонанса в планетарном масштабе. По сути, МТ и АТ это один из сознательных механизмов саморегуляции планетарного Логоса на основе Мифоса. Существуют несознательные механизмы (на которые человек не влияет своим сознанием, но влияет бессознательно) – катастрофы, стихии, эпидемии, динамика климата, динамика коллективного бессознательного, приводящая к экономическим политическим а так же семейным и внутриличностным изменениям. В случае МТ и АТ  саморегуляция - осознанная. Это всякий раз попытка Логоса и Мифоса взаимодействовать, осознавая самих себя через разные уровни воплощённости посредством людей и человекоразмерных систем с их проблемами и задачами, которые и приводят их к МТ и АТ. Естественно, МТ и АТ - далеко не единственные механизмы саморегуляции Мифоса и Логоса.

В ходе МТ и АТ консультанту (или временному творческому коллективу консультантов) приходится прибегать к техническому приему, который выработался у основателя этих методов Владислава Лебедько за более чем 20 лет работы со вниманием, и, в сочетании с методами актерского мастерства Михаила Чехова (работа с образами и создание атмосфер) представляет из себя способность – фокусировка – или вывод в доминанту осознания того или иного архетипического образа. Это происходит благодаря тонкой настройке внимания консультанта на суперпозицию СИМВОЛОВ, которыми данный архетип представлен в разных культурах. Такой «сгущенный» СИМВОЛ ощущается как мощные энергетические переживания в теле и перенастройку информационных фильтров в сознании. После фокусировки архетипа, с ним можно «вступать в контакт» – спрашивать про условия, при которых возможна отдача «долгов», снятие блокировок и использование ресурсов данного архетипа. Далее следует работа Души по принятию этих условий (обычно они представляют важный ценностный выбор, для осуществления которого консультант помогает клиенту найти адекватную метафору, в ряде случаев – это ювелирная работа по увеличению масштаба восприятия себя в мире во множестве взаимосвязей)  и осуществлять это действие, в результате чего блокировки снимаются, а ресурс обретается – система выходит на новый уровень развития, взросления и эффективности. Данная способность фокусировки архетипа передается будущим специалистам в ходе обучения.

Ризома души

Еще одно важное концептуальное замечание. Если Дух может быть описан языком классической философии с ее иерархической «древовидной» структурой, то Душа выходит за рамки такой модели. Для описания Души (а соответственно, и для работы) нам потребуется модели постклассической философии. Мы обратимся к понятию РИЗОМЫ, которое было введено в постмодернистскую философию одним из основателей постструктурализма – Жилем Делезом[2]:

«Вместо понятия "картины мира", в основе которой лежат принципы системности, соподчиненности, прогресса, появляется образ лабиринта, как символа полноты и Идеи мира. В нем разветвленные коридоры. Но в отличие от лабиринта классического, на пороге которого в твою руку сразу ложится нить Ариадны, ведущая к единственному выходу (это своеобразная метафора пути познания в традиционной мысли), - здесь его нет. Как нет центра, периферии. Дорожки подобны сетке – это ризома. Она устроена так, что каждая дорожка имеет возможность пересечься с другой. Пространство культуры, духовных форм деятельности (искусство, философия, религия, наука) – это пространство ризомы. Потенциально такая структура безгранична, хотя на самом деле она не достроена до конца. Наше освоение мира - "лабиринта" подобно путешествию по равнозначным возможностям дорожек ризомы. Так идея единства мира завершает себя в плюрализме форм, методов, принципов, направлений его освоения, который теперь не нуждается в трансцедентализме абсолютных истин».

Подобный же лабиринт – ризому – представляет собой пространство Души, где каждый архетип и каждый отображающий его образ может непредсказуемым образом пересечься с другими, наложиться один на другой, взаимопревращаться и преображаться по совершенно непредсказуемым, нелинейным траекториям. Здесь все потенциально связано со всем, здесь нет центра и периферии, здесь нам предстает вечно текучий, постоянно перестраивающийся лабиринт.

МТ и АТ ведут нас по этому нелинейному текучему лабиринту. Понять это очень важно, потому что все попытки толкования образов Души, начиная от глубокой древности и заканчивая Юнгом и его последователями, лежали в русле классических – структурных моделей. Я же предлагаю принципиально иное. Интуитивно очень близко к этому же подошел и ученик и реформатор Юнга, создатель Архетипической Психологии Джеймс Хиллман